Наталия Орбенина - Супруг для богини

На глазах ее сверкнули слезы.

– Оля, да вы не слушаете меня совсем! – Трофимов смотрел на спутницу строго, как учитель в гимназии, когда ученица не выучила урока.

– Признаться честно, да! – Ольга понурила голову. – Я все думаю… – Она запнулась. – К чему мне развод, свобода? Что мне с ней делать? Муж прав, я не смогу жить одна, не потому что беспомощна, а потому, что одиночество для меня немыслимо! Послушайте, Борис Михайлович! – вдруг с жаром воскликнула Оля. – Быть может, вы способны простить меня, забыть ту боль, что я принесла вам, и… избавить меня от одиночества?

Оля, выдавив из себя последнюю фразу, покраснела. Смелость ее иссякла мгновенно, как только слова были произнесены. И в тот же миг она раскаялась в содеянном и устыдилась. Лоб ее покрылся бисеринками пота. Ольга не относила себя к свободным феминисткам, но в данный миг она совершила деяние, на которое не всякая женщина способна. Сделала предложение мужчине! Трофимов молчал, и его молчание становилось мучительным и неприличным. Он понимал нелепость ситуации, но растерялся совершенно, язык отнялся, мысли все перемешались. А ведь он, внимательно наблюдая за Олей, ожидал чего-то подобного! И придумывал разные речи, которые именно сейчас напрочь вылетели из головы. Сердце бешено стучало. «Предательское сердце, о чем ты так громко стучишь? Неужели ты хочешь убедить меня в том, что ничего не прошло и не забыто? Любовь жива и готова вырваться из тисков железного разума? О, нет! Это слишком больно!»

Они стояли друг против друга и не смотрели в глаза. Пешеходы обтекали странную пару широкой волной, а они застыли, не решаясь идти или говорить.

– Господи! Как нелепо и стыдно! – наконец промолвила Извекова и хотела повернуть в сторону от спутника, но тот живо удержал ее за рукав.

– Нет! Вам нечего стыдиться! Вы были искренни! Признаюсь, я ждал подобных слов. Ждал их, и вместе с тем они стали для меня неожиданными. Неожиданной оказалась и та буря, которая помимо моей воли бушует во мне. Вот видите, я тоже честен и искренен с вами. Я не рисуюсь. Но я… я не готов сейчас любить, как прежде. И вы должны понять меня, слишком сильно было мое чувство к вам тогда, и много усилий ушло на то, чтобы вытравить его из себя!

Она снова сделала движение, чтобы уйти и покончить с тягостным и постыдным для нее разговором. Но теперь Борис уже крепко держал ее за руку.

– Однако это не значит, что я отвергаю возможность нашего союза. Послушайте, мы взрослые люди, вы уже не невинная девица. Замужняя женщина. Мы могли бы попробовать быть рядом, привыкать друг к другу. Заново узнавать. Мы будем вместе выращивать наше чувство, нашу любовь.

– Выращивать любовь? – Оля слабо улыбнулась. – Должно быть, это очень прихотливое созданье.

Ее улыбка обнадежила Трофимова. Он поцеловал ей руку, хотя Ольга и не произнесла слов согласия. Когда они подошли к дому, где Извекова снимала квартиру, они снова, уже в сотый раз за день, остановились в смущении. Оба подумали об одном и том же.

– Мы не будем торопить нашу любовь, – тихо произнес Борис и первый раз в жизни прикоснулся губами к ее губам, вдохнул ее аромат и поклонился на прощание.

Она поднялась к себе и долго сидела, не снимая шляпы и верхней одежды. Прежняя жизнь, полная домашних хлопот, Извеков, его дети, его книги, ее страдания, унижение – все отошло очень далеко, как будто и не было этих девяти лет. Вечернее солнце посылало в окошко последние лучики, они подбирались к стулу, на который Ольга опустилась, робко трогали край ее платья, чертили причудливые фигуры на полу. Лучи надежды, нового счастья, новой жизни?

Массивная дверь темного дерева отворилась, и Вениамин Александрович крикнул в глубину комнат:

– Вера! Вера! Да поди же ты сюда!

Весь его вид выражал крайнее раздражение и недовольство собой, дочерью, окружающим миром. Сидевшая с вязаньем в столовой Вера вздрогнула и с нежеланием поднялась. Она уже заранее знала весь предстоящий разговор и то, что за этим последует. В таком состоянии Извеков пребывал, когда очередной роман не выходил, перо затупилось, а издатели нажимали и сроки иссякали.

– Отчего тебя никогда не дозовешься! – Извеков даже ногой топнул.

– Вы несправедливы! Я пришла тотчас же, как услышала ваш голос!

– Нет! Это ложь! Ты сначала делаешь вид, что не слышишь, а потом еще плетешься нога за ногу!

– Я пришла сразу, – тихо и как можно миролюбивей произнесла Вера, стараясь погасить нарастающую бурю, которая частенько возникала просто на пустом месте.

– Хорошо, пусть так. Ступай тотчас же в издательство, найди там Короткова, ты его знаешь, и скажи, что до конца месяца рукопись никак не выйдет, я не успеваю, хоть убейте меня!

– Но это невозможно, папа! Он ведь и так дал вам второй месяц отсрочки! Я и в прошлый раз ходила, не могу, мне стыдно!

– Глупости какие! – Извекова трясло от раздражения и упрямства дочери. – Какой еще стыд! С тебя как с гуся вода, а я и впрямь не могу смотреть ему в глаза!

– А вы позвоните ему по телефону, – осторожно предложила дочь.

– Ты просто не хочешь мне помочь! – прорычал романист и хлопнул дверью.

Вера снова вздрогнула и какое-то время продолжала стоять перед закрытой дверью. Подобные вспышки недовольства и злобы в последнее время участились. Хотя, если подумать, они нередки были и прежде, только все это мало задевало девушку, ведь в основном все удары принимала на себя сначала мать, а потом мачеха. Теперь, когда они остались вдвоем, Вера оказалась единственным объектом, на которого Извеков выливал свое раздражение. Отец выражал недовольство по любому поводу. То плох обед, то посуда недостаточно блестит, то карпы несвежи. Пыль на рояле, цветы завяли, их забыли переменить с вечера. Погода дурная, дождь моросит. Солнце слишком ярко светит. Газеты всякую дрянь публикуют. Власть беспомощна, городская управа проворовалась. Нравы грубые, народ тупой. Грязь на черной лестнице, и вонь такая, что в кухню тянет.

Все чаще Вениамин Александрович подолгу сидел в кресле после трапезы, не в силах двигаться или работать. В такие минуты он принимался рассуждать на разные темы, и дочь поначалу поддерживала беседу, до тех пор, пока не обнаружила, что отец часто говорит об одном и том же. Его мысль точно ходила по кругу. Порой было даже трудно понять, о чем он толкует. Вера удивлялась, но не смела указывать ему на странности в его рассуждениях. Многие изрекаемые им истины, если бы они оказались произнесенными другими, менее именитыми ораторами, смело можно было отнести в разряд пустых и банальных. Возвращаясь позже мысленно к услышанному, Вера недоумевала. Ведь не может же великий писатель, властелин умов и покоритель сердец быть при ближайшем рассмотрении просто стареющим недалеким пьяницей, снедаемым честолюбием и гордыней? Девушка уже не раз именно так думала об отце, но тотчас же пугалась, гнала эти мысли прочь. Хотя алкогольные возлияния уже не являлись секретом, тем не менее оба старательно делали вид, что порок остается в тайне. Вера не знала, как противостоять злу. Однажды она попыталась робко намекнуть отцу на то, что тот губит свое здоровье и топит в вине талант. Последовавшая гневная и злая отповедь, полная желчи, обидных и грубых слов принудила девушку незамедлительно капитулировать и больше никогда не возвращаться к запретной теме. Себе дороже!