Маргерит Дюрас - Английская мята

– Да, это она. Отпечатки пальцев полностью совпали. Это бесспорный факт.

– Знаю… Но она слабая женщина, откуда взялись силы?.. Ведь, согласитесь, не будь неопровержимых улик, вы ведь и сами не поверили бы, разве не так?

– Да тут любой бы усомнился, возможно, и сама она тоже. Она говорила, что как-то раз – не уточнила, когда именно – спросила вас, случалось ли вам видеть во сне, будто вы кого-то убили. Вы помните?

– Судья уже задавал мне этот вопрос. Думаю, это было года два-три назад. Как-то утром. Помнится, она говорила что-то об убийстве во сне. Если не ошибаюсь, я ответил ей, что такое со всяким случается и со мной тоже было. По-моему, она спросила, почему так. Я что-то ответил, но забыл, что именно.

– И что, это вас нисколько не поразило?

– Да, пожалуй, нет…

– И вы сказали правду, будто такое случалось и с вами?

– Да, правду. Особенно один раз. Это был настоящий кошмар.

– А когда это было?

– Да уж не помню точно, по-моему, незадолго перед тем, как она задала мне этот вопрос.

– И кто же это был, в этом кошмарном сне?

– Там все было примерно так же, как я рассказал тогда в кафе Робера, в «Балто», тем самым вечером, когда она призналась: я нажимаю на кнопку, взрыв и…

– Напоминаю, вы вовсе не обязаны отвечать на мои вопросы.

– Да, я знаю. Но когда-то нужно произнести это вслух, хотя бы раз. Это была Мария Тереза Буске. Правда, помню, в этом кошмарном сне я плакал, потому что обнаружил, что ошибся и убил не того, кого хотел. Я так и не понял, кто же должен был умереть, но уж точно не Мария-Тереза. И, похоже, не моя жена.

– А вы не пытались вспомнить, кто же это был?

– Пытался, но мне так и не удалось… Это ведь не имеет никакого отношения к случившемуся, почему же вы так упорно меня расспрашиваете?

– Напоминаю, вы вовсе не обязаны отвечать на мои вопросы. Просто я пытаюсь выяснить, почему ваша жена убила Марию-Терезу Буске. Заметьте, оба вы убили одну и ту же женщину – вы во сне, она наяву, – ту, что делала вам столько добра, больше чем кто бы то ни было другой.

– Но ведь я-то знал, что ошибся.

– Да нет, вряд ли вы могли осознать свою ошибку в том же самом ночном кошмаре, скорее всего, вы исправили ее сразу же после.

– Но каким образом?

– С помощью другого сна. Думаю, потом вы видели второй сон, вот там-то вы и плакали.

– Возможно. Но здесь нет моей вины.

– Само собой. Впрочем, во сне или наяву, все равно вряд ли вы и ваша жена, убив Марию-Терезу, совершили одно и то же преступление. Думаю, ваши настоящие жертвы были разные. А в той истории, что вы рассказали в вечер признания, кто это был?

– Там не было никакого конкретного человека. Только образ из сновидений, и больше ничего.

– А вы говорили об этом сне со своей женой, я имею в виду, в подробностях?

– Да нет, что вы.

– Почему?

– Я никогда не рассказывал ей ничего подобного. Если мне и случилось упомянуть об этом сне, то только чтобы ее успокоить, потому что тогда она сама спросила. А уж о себе самом я бы и подавно ей ничего не сказал. Мы вообще с ней почти не разговаривали, особенно под конец. Я даже больше не сообщал ей, когда уходил из дому. Да и втолковать ей какую-нибудь простую вещь всегда отнимало уйму времени. Часа два минет, пока до нее наконец дойдет.

– Ну что, например?

– Да что угодно. Что ни возьми. И потом…

– Что же?..

– И потом, у нее совсем не было никакого чувства такта, не понимала, что есть вещи, о которых не принято говорить вслух. Если бы я рассказал ей свой сон насчет Марии-Терезы, она вполне была способна заговорить об этом за столом, в присутствии этой бедняжки.

– Но ведь та была глухой, разве не так?

– Она все понимала по движению губ, буквально все. Впрочем, вы и сами об этом знали, не так ли?

– Да, пожалуй, действительно знал.

– Что бы вы ни говорили, ничто не ускользало от ее внимания. Ей все было интересно. Уж ей-то ничего не надо было долго втолковывать, и к тому же у нее была поразительная память. Не то что моя жена: вечером скажешь, а утром уже ничего не помнит. Каждый день все приходилось объяснять заново. Я чувствовал себя с ней очень одиноким. Теперь все кончено, и я могу в этом признаться.

– Но ведь не все же она забывала с такой легкостью?

– Да, вы правы, это я немного преувеличил… У нее тоже была своя, особая память. Например, обо всем, что было в Кагоре, она помнила так, будто уехала оттуда только вчера, что правда, то правда…

– Вы много ей изменяли?

– Любой мужчина на моем месте поступал бы точно так же. Да если бы я ей не изменял, то, наверное, уже давно бы лишился рассудка. Впрочем, уверен, она догадывалась, но ей было все равно.

– А она, она вам изменяла?

– Нет, не думаю. Но вовсе не потому, что была мне верна, просто ей это было безразлично. Даже в самом начале нашей связи, когда мы… сами понимаете, что я имею в виду… меня не покидало ощущение, будто… окажись на моем месте любой другой, все происходило бы точно так же, для нее это не имело ровно никакого значения.

– Выходит, она могла бы с легкостью менять мужчин?

– Да, но с таким же успехом могла подолгу оставаться и с одним и тем же. Ведь я-то был рядом.

– А вы не могли бы привести хоть один пример того, что ей удавалось усваивать труднее всего?

– Вещи, которые требовали воображения, вот их она была не способна понять. Какая-нибудь выдуманная история, например, пьеса, одна из тех, что передают по радио… никакими силами невозможно было убедить ее, что все это выдумано, не существовало на самом деле. В известном смысле она была как ребенок. Вот телевизор, это она понимала, конечно, на свой манер, но по крайней мере хоть не задавала никаких вопросов.

– А газеты она читала?

– Делала вид, будто читает, но сомневаюсь, чтобы она читала их на самом деле. Читала заголовки, а потом откладывала в сторону. Уж я-то её знал и могу заверить: нет, газет она не читала.

– Просто притворялась, будто читает?

– Да нет, не притворялась. Она вообще никогда не притворялась. Даже этого не делала. Просто искренне верила, будто читает газету, а это разные вещи. Помнится, лет десять назад вдруг ни с того ни с сего пристрастилась к этому вздору, знаете, иллюстрашки для детей, типа комиксов, потом бросила… И все кончилось – больше она не читала…

По правде говоря, это я ее заставил. Очень уж меня раздражало ее увлечение и даже пугало немного. Она воровала их из ученических парт, когда работала уборщицей в местной школе. Я запретил ей таскать эту гадость домой, она не послушалась, тогда я начал рвать их. Она ужасно огорчилась, но перестала.

Так что, если говорить о тех иллюстрашках, то это моя вина, что она перестала их читать. Может, я причинил ей боль, но ведь для ее же блага.