Татьяна Устинова - На одном дыхании!

– Я не забывала и не выключала, Марк!

– Кто звонил вам из Иркутска?

Тут что-то случилось. Превосходная актриса Инна Чурикова куда-то делась, и на ее месте оказалась перепугавшаяся до смерти, не слишком искушенная во вранье, совершенно не умеющая притворяться девчонка.

– Мне?! – ненатуральным голосом воскликнула Глафира с ненатуральным же удивлением. – Из какого Иркутска?!

– Который на Ангаре, – сказал Волошин, соображая, что бы такое могли значить подобные превращения.

– Мне никто не звонил ни из какого Иркутска! У меня там никого не осталось после того, как Разлогов… умер. И вообще, с чего вы взяли, что кто-то звонил именно из Иркутска?!

– Ваш телефон…

Она вдруг прижала трубку к своему боку.

– Зачем вы его трогали, Марк?! А тот, кто звонил из Иркутска, просто ошибся номером!

– Кого он спрашивал?

– Какое ваше дело?! Какую-то Люду, по-моему! А я сказала, что никакой Люды не знаю.

– И что?

– И я отключилась.

– Понятно, – сказал Волошин.

То он все отводил глаза, не смотрел на нее, а тут вдруг глянул быстро и остро. И она выдержала его взгляд. Посмотрела в ответ недоуменно, но твердо.

Воцарилась тишина, только сосны шумели, и тяжелые осенние капли со стуком падали на широкие половицы крыльца. И гамак покачивался между двумя соснами, поскрипывал.

– Почему гамак не сняли? – вдруг спросил Волошин.

– Так.

И они опять взглянули друг на друга, быстро и странно.

…Чего ты от меня хочешь? Что тебе нужно?.. Зачем ты приехал?..

…Зачем ты врешь? Твое вранье уже убило человека, и ты продолжаешь врать?!

– Отвезите меня в Москву, – вдруг попросила Глафира и наклонила голову, чтобы не видеть его лица. – Мне невмоготу здесь что-то…

Волошин не ожидал такого поворота и растерялся.

– Да ради бога, – пробормотал он таким тоном, как если бы бормотал «отвяжитесь от меня».

– Тогда я… соберусь, – и Глафира мило улыбнулась в сторону. – Я умею собираться быстро.

– Да ради бога, – глупо повторил Волошин.

Глафира пошла было к готическим двустворчатым дверям, но остановилась на полдороге.

– Кофе не предлагаю, – сообщила она. – У меня и чашек-то чистых не осталось.

– Спасибо, я недавно пил.

Это было чистой воды вранье, но ему не хотелось, чтобы она его угощала. Это было бы… уступкой, а уступать он не собирался.

Глафира еще постояла, словно что-то хотела сказать, повернулась, чуть не упала, схватилась бледной, отдающей в зелень рукой за полированные широкие перила, и Волошин вытаращил глаза.

Завитки светлых, почти белых волос пониже макушки у нее были красными, все в свежей крови. Волошин, кажется, даже ахнул тихо, не по-мужски.

– Что? – тревожно спросила Глафира Сергеевна и оглянулась по сторонам, не понимая, что он такого увидел. – Что случилось, Марк?!

– У вас… вон там… на голове…

– У меня на голове? Что? Рога? – Она пощупала волосы, отняла руку и взглянула на свои пальцы. – Кровь, – сказала она с некоторым удивлением и потерла подушечки, растирая красное и липкое. – Это, наверное, когда меня стукнули! А что вы так побледнели, Марк? Или вы вида крови не выносите?

– Вы… выношу, – выдавил Волошин, старательно отводя глаза. – Может, все-таки врача вызвать? Раз у вас там… рана?

– Марк, вы прекрасно знаете, что вызывать врача нельзя! Или вы хотите, чтоб завтра во всех газетах написали что-то вроде: «Приехавшая «Скорая» застала вдову Владимира Разлогова с травмой головы, а его заместителя в обмороке»?

– Я не в обмороке, – возразил Волошин сухо.

Она была права. Какого сейчас вызывать врача, когда новость «номер один» – внезапная кончина главы «Эксимера», – еще не остыла, не отступила на второй план, не перестала будоражить умы и сердца журналистов?!

Умы куриные. Сердца холодные. Ну уж какие есть!

Глафира опять повернулась, чтобы идти, и опять от вида ее волос на Волошина накатила дурнота. И сердце забилось как-то странно, с перерывами. Стукнет и молчит. Стукнет и опять молчит.

– Перевязку все равно нужно сделать, – сказал он, преодолевая дурноту. – Заедем в офис, у нас есть медпункт…

Глафира ничего не ответила.

– Вам в Москве куда? – спросил Волошин сухо. – На квартиру?

– Что за ефрейторский вопрос, Марк? – удивилась Глафира. – Какая вам разница?

– Никакой, вы правы.

– Мне нужно заехать к… Марине Олеговне и непременно сегодня. Вы меня к ней завезете.

Волошин ничего не понял.

Ей нужно к Марине?! Бывшей разлоговской жене?! И непременно сегодня, с разбитой головой?!

– Как скажете.

Она вошла в дом и, кажется, стала подниматься по лестнице, когда у нее зазвонил телефон. Волошин, услыхав заливистые трели, бросился следом, бесшумно вошел и встал так, чтобы его точно не было видно с лестницы.

После некоторого молчания вдова сказала быстро и приглушенно:

– На этот номер больше не звони. Я сама с тобой свяжусь, когда смогу.

Телефон пискнул, разъединяясь, и больше ничего Волошин не слышал.

– Маринушка, там опять в телефон звонют!..

– Ну так ответьте, Вера Васильна!

– Дак чего отвечать-то?!

Марина пожала плечами, словно старуха могла ее видеть.

– Ах ты, господи помилуй!..

Шаркающие шаги, удалявшиеся от двери, какое-то шевеление, и Верин недовольный голос откуда-то из глубины квартиры:

– Ал-ле! Ал-ле!

Марина улыбнулась и снова уткнулась в книжку.

Сегодня ей особенно не хотелось никакой… ерунды. Какие-то звонки, телефоны, разговоры, да еще Вера вот-вот начнет приставать с обедом! Уехать бы отсюда, забраться подальше, поглуше, чтоб за окнами было ненастье, чтоб ветер рвал с деревьев беззащитные дрожащие листья, чтоб дождь барабанил в жестяной подоконник и старая береза бы все скрипела и скрипела…

А в доме тепло, на вымытых полах домотканые половички, рыжий кот ступает неслышно, усаживается на приступку и длинно зевает, а потом начинает дремать. И так уютно на душе от его дремы и от ненастья за окнами, и весь мир сосредоточен вокруг теплого бока голландской печки, где стоит продавленный ковровый диванчик и лежит страницами вниз брошенная книжка…

– Ах, какая вы, матушка, нынче странная! – сама себе сказала Марина и засмеялась, услышав собственный голос.

Пожалуй, говорить это следовало не так, поглубже, погуще, не столько с удивлением, сколько с легкой завистью к другому, недоступному миру сложных чувств.

Марина повторила, и со второго раза ей все понравилось.

Ах какая вы, матушка, нынче странная!..

Следовало читать, но читать больше не хотелось.

Ну почему, почему она не может сейчас оказаться в деревне, в ненастье, на ковровом диване и с котом?! Никто бы не мешал, и мысли бы не скакали, как непоседливые белки!

Впрочем, мыслями своими Марина сегодня была вполне довольна.