Татьяна Воронцова - Не совсем мой, не совсем твоя

– Мое появление – это стресс?

– Для него ты чужой человек. Чужой человек на его территории. Конечно, мы можем все объяснить, но в первый момент…

– Он принял наркотик? – спрашивает Ксения, уже догадываясь, каков будет ответ.

– Не наркотик. Психоделик.

– О господи… – Она закрывает глаза, потому что на какую-то более бурную реакцию у нее не хватает сил. – Зачем?

Ник пожимает плечами.

– Чтобы стать буддой.

– Ты смеешься?

– Нет, просто не знаю, как ответить на твой вопрос.

– А ты? – Она встревоженно заглядывает ему в лицо, и он не отводит глаз. – Ты тоже принял этот… препарат?

– Ни в коем случае. Я – его гид. А гид должен быть чистым.

– Что же ты делаешь для него как гид? Не допускаешь вторжений из внешнего мира?

– Не только. Моя задача проследить, чтобы он благополучно покинул это трехмерное пространство и благополучно вернулся назад. Чтобы не впал в депрессию. Чтобы не нанес себе никаких увечий.

– Но сейчас, когда ты со мной…

– Сейчас он рисует. Выплескивает все на бумагу. А на прошлой неделе писал маслом и темперой. Видела бы ты эти полотна! Очень скоро за них будут предлагать бешеные деньги.

Итак, где-то в стенах этого дома заряженный кислотой художник переживает катастрофический прорыв бессознательного, а они сидят и обсуждают происходящие с ним метаморфозы, как другие обсуждают планы на ближайшие выходные. Так же обстоятельно, так же невозмутимо. Ксения чувствует, что уже преодолела этап, когда признания, подобные этим, вызывают истерические припадки или взрывы негодования, и теперь просто старается принимать вещи такими, какие они есть.

– Ты тоже имеешь опыт кислотных путешествий?

– Да.

– Да?.. – Участившееся сердцебиение свидетельствует о том, что к ЭТОМУ она оказалась не готова. – Где же это было? В Москве?

– Нет, в Цюрихе. Я участвовал в международных семинарах, посвященных различным техникам расширения сознания. А потом вместе с Ладой занимался в группе доктора Маргарет Келлер. Там есть возможность получить представление не только о кислотных путешествиях, но также о длительной изоляции, регрессивном гипнозе, телепатической коммуникации и других специфических «трансовых» состояниях.

– И тебе действительно удалось пережить все эти состояния? У тебя получилось?

– Не сразу, но… в общем, да. Все получилось, как только я перестал бояться. Собственно, это и было целью наших занятий.

– А Лада? Она научилась не бояться?

– Она научилась не бояться, а я научился ей помогать. И когда ангел Аваддон заглянул ей в глаза, – кривоватой улыбкой он извиняется за метафору, – она ушла без страха.

В глубине души Ксения начинает сомневаться, а правильно ли они поступают, продолжая этот разговор. В то же время она понимает, что ничего подобного больше не повторится. Если сейчас она что-то упустит, после ей уже никто ничего не объяснит. Ник бывает откровенен, но не настолько. Сегодняшнюю откровенность она заслужила тем, что подвергалась опасности ради него. Когда можно будет сказать, что все позади, он упрячет свои воспоминания в золотой ларец, ларец скормит киту, а кита выпустит в синее море.

– Ты все время был рядом?

– Да. Я принес ей розы, много роз, и расставил по всей комнате. Часть даже положил на постель. Я зажег свечи и включил Четвертую симфонию Бетховена. Потом я ввел ей немного кислоты, лег рядом и начал слушать ее дыхание. Мы разговаривали без слов. Вообще-то не впервые, но впервые так долго.

– Ты дал ей кислоту? Зачем?

– Чтобы облегчить переход.

– Оригинально.

– На самом деле нет. Олдос Хаксли тоже уходил под кислотой. И не он один.

– А ты не думал о том, что это… м-м, не вполне естественно?

– Нет. Она не должна была страдать, она не должна была бояться. Поэтому когда связь между нами стала ослабевать, я вкатил себе двести пятьдесят микрограммов и последовал за ней. Я проводил ее до самой переправы… а там добрейший паромщик дал мне пинка.

Он говорит негромко, монотонно и, похоже, совершенно не задумывается над тем, какое впечатление производит на Ксению его рассказ. Он говорит, потому что должен сказать. Потому что считает это необходимым.

– А где была Каталина?

– В соседней комнате. Изредка она заходила, но не мешала нам.

– Она знала, что вы оба под кислотой?

– Да.

– Безумие…

Ник смотрит на нее без отрыва. Его глаза вспыхивают попеременно то сапфировым, то рубиновым светом. Этот коктейль Джеймса Бонда и в самом деле крепкая штука…

– Лада знала про Илону?

– Только то, что позволяло ей худо-бедно мириться с ее существованием.

– Выходит, она не знала главного.

– Не знала.

– И не пыталась узнать?

– Пыталась, конечно! – Ник тянется к стакану Ксении, одним глотком приканчивает согревшийся до комнатной температуры коктейль и тут же смешивает ей новый. Такой же, но холодный. – Чего только она не делала: и душила меня подушкой, и набрасывалась с кулаками…

Набрасывалась с кулаками?.. Ксения смотрит в свой стакан, и ее преследует одна неотвязная мысль, которую она из боязни попасть пальцем в небо пока что не решается озвучить. Лада, сестренка… Кем бы в действительности ни являлась эта юная леди, по отношению к Нику она вела себя не как сестра, а скорее как любовница. Да и Ник, если уж на то пошло, вел себя не как брат, а как любовник. Быть может, в этом он и пытается ей признаться?

Задумавшись, Ксения не сразу замечает, что Ник делает ей какие-то знаки глазами. В чем дело? Мы не одни?

На этот раз она угадала. В арочном проеме, разделяющем кухню и коридор, появляется долговязая фигура. Фигура мужчины. Он в таком же шелковом кимоно, что и Ник, но не черного, а темно-фиолетового цвета. Куртка нараспашку, завязки свисают чуть ли не до колен. На смуглой груди – египетский анх из черненого серебра. Символ вечной жизни.