Андрей Зотов - Разлюбовь, или Злое золото неба

Сколько же мы не виделись? Еще и месяца не прошло, а кажется – вечность. Я знал, что ты живешь по-прежнему в Бирюлево, с маздистом Иваном, что он холит тебя и лелеет, не то что я, ты уже познакомила его со своими родителями, и он им ужасно понравился. А иначе и быть не могло. Что вы подали заявление в загс, и вот-вот свадьба. Все это рассказала мне Ева. Она переезжала к себе в общежитие и по старой памяти попросила меня помочь. Я и помог.

Ладно, надо как-то жить дальше. Надо жить дальше, и все забудется и пройдет. Теперь уж ничто не держало меня в этом городе-герое Москве, легко стало и свободно. Легко? Да, появилась эдакая нагловатая легкость, кураж, поскольку терять мне теперь было нечего, и пофигизм, наверное, легко читался у меня на лице. Во всяком случае, трудоустройство в обратную сторону прошло без сучка, без задоринки. В Митино бухгалтерша мигом посчитала и выплатила мне все, что причиталось, и в ДЭЗе тоже проблем не возникло. Начальник пожал плечами и молча подписал заявление.

– Между прочим, жилье вы мне так и не дали, – напомнил я.

– А я и не обещал, – сухо ответил он. – До свидания. Не в буквальном, разумеется, смысле.

Своему технику Вере Леонидовне я купил томик стихов Бунина и сделал надпись на форзаце:

«Прощай, хозяйка губ своих и плеч,

Забудешь или память сохранит:

В осенний час соседний мир поджечь

Я улетел в потоке леонид».

— Удачи, Андрюшенька, – сказала она, все-то на свете понимая. – Не забывайте, что когда-то вы были санитаром планеты. Спасибо за книгу и счастливого пути. Все образуется.

А в субботу, сходив напоследок в баню и оставив там узелок с грязным бельем, я поехал к тебе в Бирюлево без звонка, наудачу, – в последний раз, в последний раз, Анечка, – билет на самолет уже лежал в паспорте. Дорога была мокрой, водила строго соблюдал скоростной режим.

– Вчера ночью иду датый по Ярославке – хоба, тормозят, отдал пятихатку, а куда деваться? – словоохотливо принялся рассказывать он. – Еще один залет – и я на год-полтора не водила, правильно? А на кой пес мне такая громкая музыка?.. Нет, если спешишь, кидай лавэ – поедем быстро.

Я засмеялся и кинул предпоследние двести рублей, и мы газанули, помчались, полетели, на поворотах меня прижимало то к его кожаному плечу, то к дверце, и я подумал: вот если перевернемся! Вот грохоту будет и впечатлений! Вот станет больно! И, быть может, хоть тогда с помощью боли я смогу отлепить тебя от своего глупого сердца – ты ведь так и не сумела все погубить во мне, несмотря ни на что.

Белый банный халат, слегка перехваченный в талии, розовые носочки в белых спиралях и белые же тапки с синей опушкой – ты открыла мне дверь женщиной в белом, похожая в этих одеждах на Наташу Ростову. Или на Манон Леско. (Помню, бела была. Милая, как дела? – пришло в голову стихотворение Рашида.)

– Здравствуй, вобла, – сказал я, держа руки за спиной. – Узнаешь старого знакомого с богатым воображением?

– А почему «вобла»?

– С днем рождения, рыба, – сказал я и подарил тебе цветы. – Между прочим, ты похожа сейчас на Манон Леско. Манон Леско из Лебяжьего. Ты одна?

– Спасибо на добром слове, – ответила ты.

– Но куда подевались твои волосы? Зачем снова постриглась?

– Тебя не спросила. – Ты симпатично понюхала розы. – Выпил?

– Да, Аня, выпил и выпил немало! И еще столько же выпью. Но я пьян не от вина, Аня, а от печали. Тебе этого не понять.

– Куда уж мне! – Ты избегала моего взгляда, а я твоего. Смех, да и только! – Ну, заходи. И не паясничай, пожалуйста.

В прихожей я разулся, чинно поставил ботиночки на коврик (в гостях – не дома), посмотрелся в зеркало и показал отражению две фиги: перед экзаменами это помогало не хуже пятака. И вошел в комнату.

(Зачем я сюда вернулся, зачем?)

Итак, я вошел туда, где на огромной двуспальной кроватке (вот и кроватка появилась что надо) сидела ты, чинно соединив щиколотки и расправив на коленях подол халата. А напротив тебя, в новеньком кресле из того же гарнитура (ну и темпы!), отдыхал от жизни, между прочим, кто-то еще. Рослый, крепкий человек, постарше меня примерно на институт, с волевым подбородком, да и вообще очень мужественным лицом. Прямо-таки, Анечка, герой вестерна, кольта вот только не хватает на поясе и высоких сапог со шпорами: дзинь-дзинь. Костюм в полоску, рубашка цвета морской волны, ах-ах; одна нога на другой, а на мохнатом запястье не что иное, как «Лонжин», не исключено, что настоящий. Если объективно, то очень приятный парень, с хорошим сильным лицом и умными глазами, но о какой объективности можно тут говорить! В общем, я внимательно рассмотрел этого человека, ну и он, понятно, меня.

– Привет! – сказал я, нервно зевая. – Аф-аф! У вас нет похмелиться, ребята?

– Похмелиться?.. Вы алкоголик? – спросил он, глядя на меня с легким сочувствием. Мне понравился его тон: мягкий, неназойливый, точно у доктора. Только вот откуда мне знаком его голос? Или у меня уже навязчивая идея по поводу голосов?

– Алкоголик и наркоман, – сказал я. – Ну да Аня, наверное, рассказывала. Ты рассказывала обо мне, Анечка? – спросил я у тебя. – Понимаете, товарищ, когда я отбывал наказание в местах не столь отдаленных, старшие кенты пристрастили меня к водке, плану и героину. И я, естественно, покатился по наклонной плоскости. Пить, курить и колоться – в этом теперь и состоит смысл моей жизни. Хотите, товарищ, я и вас пристращу? Нам нужны новые люди.

– П-перестань, пожалуйста! – Ты вздохнула. – Я же просила!.. Знакомься, это Иван, мой друг… мастер спорта… учился за рубежом…

Я засмеялся в целях самозащиты. Это было что-то нервное, не зависящее от меня. При чем здесь «за рубежом», «мастер спорта»?

– Очень приятно познакомиться о вами, Иван… простите, не знаю вашего отчества. Вы даже представить себе не можете, насколько приятно. Подумайте над моим предложением, хорошо?

Сказал так, тоже сел на кровать и обнял тебя за плечи – хотел посмотреть на его реакцию. Все было ясно, но уйти просто так я уже не мог.

– Андрей! – Ты глядела на меня с жалостью, ой-ля-ля! И ему: – Иван, извини, он сегодня дурачится, как я понимаю… Это вот тот самый Андрей, – и уценила меня: – Мой товарищ. – (Ну а кто я, собственно, есть?) А потом выскользнула из моих объятий и встала у окна. Мне было ох как нехорошо, и я не мог найти верный тон, чтобы хоть свалить-то по-человечески, и в который уж раз подумал, что не надо было сюда приходить.

– Как дела в бассейне, Иван? Воду по-прежнему хлорируют?

Улыбаясь и покачивая ногой, маздист глядел на меня с легким таким сочувствием, с сожалением даже. Это-то меня и бесило.

– Мало что изменилось в бассейне, – мягко ответил он. – Нюрочка, помнишь, я рассказывал тебе про Горидзе? – (Нюрочка!) Он смотрел на меня, а разговаривал с тобой. – Вчера, представляешь, на тренировке сделал самого Сабиева.