Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!

Глеб ушел от жены – не к новой прекрасной возлюбленной и не в новую счастливую жизнь, а потому что невозможно было дальше терпеть старую жизнь. Постоянная фальшь и сознание собственного предательства, как кислота, сожрали остатки пластмассовой конструкции, которую он воздвиг.

Он еще долго пытался понять, что именно сделал не так, почему идеальная схема стала неправдой, и все забывал про главную составляющую – себя.

Ему стало неинтересно. Ему стало наплевать. Ему решительно не подходила его собственная идеальная схема!..

После развода он долго жил рядом с окружной дорогой среди спившихся трясущихся стариков и промышляющих скверной самогонкой старух, мрачно вкалывал на новой работе и старался стать Сашке «хорошим отцом». Хотя бы на расстоянии…

Водитель Саша, всегда работавший с Глебом в Питере, оглянулся на него и сказал негромко и сочувственно:

– Приехали, Глеб Петрович.

Сочувствия и мужской солидарности в голос он подпустил, потому что слышал разговор Глеба с женой, ясное дело.

Глеб, много лет прослуживший и водителем, и охранником, и, по совместительству, нянькой у губернаторского сына, и еще утешителем у Любови Ивановны, и еще хранителем тайн Катюшки, ни сочувствия, ни солидарности не принял. Он слишком хорошо знал, что подчас они ничего не стоят, искренности в них нет никакой и, кроме злорадства, проблемы начальства ничего у подчиненных не вызывают.

Кстати, Кате Мухиной надо бы позвонить, хоть и не хочется!..

– Вас проводить?

Глеб неторопливо пожал плечами и холодно осведомился, для чего нужно его провожать. Чай, не барышня!..

– Ну… для солидности, Глеб Петрович.

– Не нужно нам такой солидности, – под нос себе пробормотал Глеб – так, чтобы водитель услышал, – вылез из машины и потянул за собой пальто.

Вот и пальто он научился носить и не выглядел в них смешно!.. Хотя поначалу все время напоминал сам себе Леонида Ильича Брежнева на охоте в Завидове, не хватало только барашкового воротника и шапки-пирожка.

Новоиспеченный портовый начальник располагался, разумеется, ни в каком не в порту, а прямо в центре города Санкт-Петербурга, в роскошном старинном доме с колоннами и львами. Для чего-то, должно быть для пущего шику, хозяева облицевали парадное черным мрамором примерно до второго этажа, и у львов были недовольные спины и унылые морды. Должно быть, черное блескучее великолепие им не слишком нравилось. А что делать?..

Глебу великолепие тоже не понравилось.

В Белоярске таким образом был отделан зал прощания с покойниками, не простыми, разумеется, а «золотыми». В конце девяностых Глеб только и делал, что посещал этот зал – сопровождал «прощавшихся», которые толпились внутри черного мраморного помещения с постными перепуганными лицами и, должно быть, отчетливо представляли себя на месте тех, с кем нынче «прощаются»!..

В приемной, где черную мраморную красотищу дополнял еще и рвущий душу зеленый малахит, прекрасная блондинка предложила Глебу «располагаться», гостеприимно указала на диваны и кресла и осведомилась, не хочет ли посетитель чаю или, быть может, кофе.

Минеральной воды?..

Глеб моргнул – отчасти из-за красотищи, отчасти из-за гостеприимства, отчасти из-за аппетитности блондинкиного бюста, который был прямо у него перед носом.

– Как – располагайтесь?! Мы должны встретиться с… – тут он специально заглянул в папку, словно позабыв имя-отчество человека, вознамерившегося держать его в приемной, – Вадимом Григорьевичем в десять часов, и располагаться мне некогда.

– Придется немного обождать, – сладким полушепотом, словно о чем-то очень интимном, сообщила блондинка, и бюст качнулся у Глеба перед глазами. – Вадимгригорьича еще нет, но он звонил и сказал, что через несколько минут будет. Пробки в городе просто ужасные!..

– Несколько минут – это сколько? Час? Полтора?

– Нет-нет, что вы! – перепугалась блондинка. – Буквально несколько минуточек придется обождать. Вадимгригорьич будет очень, очень скоро!

Почему-то она выпаливала имя шефа как скороговорку.

– Может быть, все-таки кофейку?.. И вы располагайтесь!

Глеб от кофе отказался и «располагаться» тоже не стал, решив, что стоя будет вернее действовать секретарше на нервы.

…Ну почему у подобных начальников секретарши обязательно блондинки и обязательно грудастые? Уж столько говорено-переговорено на тему «начальник и секретарша», столько анекдотов придумано, столько юморесок написано, столько сценок представлено разухабистыми юмористами, а еще больше юмористками, столько книжек выпущено, и переводных, и писаных в отечестве, а дело все ни с места! И, главное, всегда одно к одному – парадное, облицованное черным мрамором, львы с унылыми мордами, в приемной малахит, а у секретарши – бюст. Бывает еще один вариант, так сказать, на западный манер. Это когда мрамор белый, львов никаких нету, а есть некая сложная конструкция в центре просторного холла – потолок непременно сверкает тысячью мелких ослепительных лампочек. А на стене, супротив конструкции, обязательная бронзовая табличка: «Скульптура „Вечная мысль“. Подарок Б. Кокошина», панорамные лифты, и тогда уж секретарша брюнетка, с волосами, затянутыми в пучок – туда же затянуты часть лба и щеки, – и в очках.

Очки, как всем известно, придают облику утонченную интеллектуальность.

Ох, грехи наши тяжкие!..

Блондинка возилась за своим столом, встряхивала волосами, время от времени обращала взор к компьютеру, но все больше ловила свое отражение в полировке деревянной стенной панели, и лицо у нее становилось счастливым – от любви к себе и от радости смотреть на свое собственное изображение.

В этот момент, должно быть от раздражения или в противовес этой красотке, Глеб почему-то вспомнил о Кате Мухиной. Вот кто решительно не любил себя и не испытывал никакой радости от своего внешнего вида! Ей было лет шестнадцать, когда все подруги, вдруг осознав свою девичью власть над мальчишками, стали осторожненько, примериваясь, ею пользоваться, а у Кати были очки, «конский хвост», кроссовки сорокового размера и вечная книжка, засунутая под сиденье папиной служебной машины. Когда машина ехала, Катя смотрела в окно. Как только останавливалась, Катя – опля! – выуживала из-под сиденья книгу и утыкалась в нее носом. Она уже тогда была близорука и щурилась, как крот, внезапно извлеченный из норы на свет божий.

Глеб Петрович вчера заботливо посадил ее в такси, три раза повторил водителю адрес и лживым заботливым тоном попросил ее позвонить, как только она доберется до дому, – тоже раза три попросил, наверное. И визитку свою всунул в ее холодную ладошку!.. Конечно, она не позвонила. Впрочем, он и не ждал. Лег спать и проспал до утра.