Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!

– Вадимгригорьича пока нет, – грудным полушепотом сообщила в трубку секретарша, Глеб взглянул на нее. – Как только он появится, я сейчас же вас с ним соединю!..

– Соедините меня с ним, – попросил Глеб, которого рассмешил грудной полушепот, должный производить в собеседнике некое короткое замыкание. – Я знаю, вы можете!

– Что… могу? – спросила секретарша и откинула волосы за плечо. Некоторое время она смотрела Глебу в лицо, но быстро отвлеклась – у него за плечом в стенной панели маячило ее отражение, очень красивое, и она опять залюбовалась.

– Але-е! – Глеб обеими руками оперся о стол перед носом у секретарши. – Гараж! Вы меня слышите или вы меня не слышите?

Секретарша обиделась. Убрав с края стола антикварный чернильный приборчик, за который наклонившийся Глеб цеплял шарфом, она осведомилась, зачем он на нее кричит.

Глеб сказал, что не кричит, но у него очень мало времени, и на место чернильного приборчика пододвинул телефон и кивнул на него.

– А это… зачем? Зачем вы трогаете… чужие вещи?

– Звоните, – предложил Глеб, взглядом не отпуская ее взгляд, чтобы она, боже сохрани, не уставилась опять на свое отражение. – Звоните шефу и соединяйте меня с ним. Говорите, что дело не терпит отлагательств. Говорите, что посетитель хам и бандит. Ну? Вперед!

Девушка, как завороженная, потянулась к телефону правой рукой. Левой она оберегала чернильный приборчик.

– А вы… бандит?

– Звоните, звоните.

– А если я сейчас охрану вызову?

– Сначала вызовите шефа, – душевно попросил Глеб Петрович, – посредством телефонного аппарата, вот этого! А уж потом кого угодно.

– Э-э… Вадимгригорьич? Э-э, Вадимгригорьич, это Оля, да. Доброе утро. Да. Это Оля. Вы меня узнали? – Тут секретарша улыбнулась телефону призывной улыбкой и сделала движение, пытаясь поймать свое отражение в телефонной пластмассе. – Это Оля. Вы меня узнали, Вадимгригорьич? А вы когда приедете? А? Слышно плохо, что-то со связью, Вадимгригорьич! Я хотела спросить, вы когда…

Тут Глеб, которого перестала развлекать секретарша с ее скороговоркой и «Вадимгригорьичем», твердой рукой вынул у нее из ладошки теплую, сладко пахнущую духами трубку и сказал веско:

– Доброе утро, уважаемый. Моя фамилия Звоницкий, мы с вами договаривались на десять. Сейчас восемнадцать минут одиннадцатого. У вас есть часы?

Сладкая трубка молчала, а секретарша в волнении приподнялась с кресла, так что короткая юбочка задралась, обнажив молочное, обтянутое нейлоном бедро, и вся подалась к Глебу, и даже руки протянула молитвенно, словно умоляя наглеца вернуть ей «Вадимгригорьича».

Глеб отошел от нее к окну.

Там, на воле, вздымалось серыми волнами море питерских крыш, тускло светился вдалеке кусок Исаакиевского купола, и плотный северо-западный ветер разорвал низкие асфальтовые облака, и в рваных прогалинах высоко-высоко светилось ослепительное ледяное небо.

Хорошо на воле!..

– А вы откуда, простите? – осведомились у Глеба в трубке.

– Я из Белоярска, уважаемый. Мы с вами договаривались ровно в десять разговоры разговаривать! Они у нас долгие, разговоры-то, а вы опаздываете. Нехорошо. – Тут Глеб подумал немного и добавил зачем-то: – Неспортивно.

Нельзя было начинать таким тоном, ничего хорошего в нем не было – для работы ничего хорошего! Глеб Звоницкий давно научился придерживать свои эмоции, со всеми быть ровным и любезным, по крайней мере поначалу, на первых порах, пока не затрагивались деловые интересы, за которые Глеб, наученный Александром Ястребовым, всегда бился до конца. А заранее настраивать людей против себя – глупо. Но с этим таможенным чертом все как-то сразу пошло наперекосяк!.. Еще в Белоярске Глеб начал его ненавидеть – за разоренные стены полиграфкомбината, затянутые пленкой, за холод в цехах, за полное безразличие ко всему, кроме своего «Мерседеса» и тайских массажисток!

– Я помню, что мы договаривались, – недовольным тоном сказал в трубке любитель тайских массажисток. – Ну и что? Если вам так некогда, можете меня не ждать.

– Ну, это вы напрасно. Я ведь не спонсорскую помощь просить пришел!.. Если у нас с вами разговора не получится, придется мне с Августом Романовичем беседовать.

Это был выстрел из крупнокалиберного орудия, и хорошо бы не вхолостую выстрелить, хорошо бы цель поразить, и следовало приберечь этот выстрел «на попозже», но все ведь уже пошло наперекосяк!

Секретарше, маячившей у него за плечом, по всей видимости, было известно, кто такой этот самый Август Романович, потому что она вдруг сдавленно ахнула и куда-то метнулась. Должно быть, поминать Августа Романовича всуе считалось в этом малахитовом офисе страшнейшим и тягчайшим преступлением.

– А не надо меня пугать! – сказала трубка громко и, как показалось Глебу, весело. – И не надо такими именами просто так бросаться!

– Я вас жду еще пятнадцать минут и уезжаю. Договорились?

– Договорились, – согласилась трубка на этот раз определенно весело. Эта веселость Глебу понравилась.

…И что это меня понесло с самого утра каких-то недоумков учить, спектакли перед ними разыгрывать?! Как будто в первый раз! Бицепсами стал играть, военную мощь демонстрировать! Зачем?! Перед кем?!

Глеб Звоницкий посмотрел на часы, широко, как на уроке плавания, взмахнув рукой перед секретаршиным носом, так, чтобы она запомнила это движение и потом доложила шефу, что посетитель все время смотрел на часы.

Она проводила его руку взглядом.

– Может, чаю?

– Давайте лучше кофею.

– Чего… давать?

Но Глеб не слушал. Все его дурное настроение из-за Сашки и из-за того, что он ему «больше не отец», вот откуда!.. Это Алена так сегодня утром придумала, его бывшая жена. Впрочем, она регулярно придумывала что-то в этом роде и сообщала Глебу.

Таможенный начальник прибыл не через пятнадцать минут, а через две с половиной – должно быть, дискутировал с Глебом по телефону, как раз ожидая лифта, и сразу прошел в свой кабинет, секретарше с ее взволнованным бюстом даже не кивнул.

Он настежь распахнул дверь, блеснувшую канцелярской кабинетной полировкой, содрал с одного плеча длинное пальто, уронил шарф, швырнул в недра кабинета портфель и, не глядя, пригласил Глеба «проходить».

Глеб прошел.

Кабинет его удивил. В нем не было ни малахита, ни черного мрамора, ни странных фигур – «Вечная жизнь. Подарок М. Кокошина», – зато был камин. Самый настоящий камин, кое-где заботливо подреставрированный. Мраморная полка с выкрошившимся краем, следы копоти, горка золы и пара березовых полешек на плитке. В ведерке – Глеб заглянул – щепки и свитки сухой бересты, должно быть для растопки.

Ты не так прост, дорогой мой «Вадимгригорьич», несмотря на секретаршу с бюстом и недовольных львов, украшавших парадное!..