Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!

А потом Ася вытаскивала это самое из сумочки, и они очень смеялись, потому что ему ни разу не удалось определить правильно!

– Это замшевый несессер! – говорил Генка, и она вытаскивала записную книжку.

– Флакон французских духов! – и она вынимала крохотную бутылочку минеральной воды.

Каждый предмет он определял каким-нибудь дополнительным словом, очень романтическим – «несессер» в его фантазиях был непременно замшевый, духи французскими, а помада алой!.. Генке очень нравилась эта игра.

С одним из предметов он совершенно не мог разобраться – на ощупь это было что-то холодное и увесистое, прямоугольной вытянутой формы, – но Ася не давала ему щупать слишком долго. Она говорила, что так будет неинтересно и он сразу догадается.

Он так и не догадался, и тогда она, смущаясь и отводя глаза, вытащила из сумочки плоскую коробочку мятных леденцов, которые Генка очень любил. То есть не то чтобы любил, но всегда таскал с собой – а вдруг придется с кем-нибудь целоваться?! Целоваться со жвачкой во рту как-то неудобно, а леденец закинул за щеку, и все в порядке – свежее дыхание, мятный вкус губ, глубокий запоминающийся экстаз.

Все, все твои беды от баб, некстати вспомнилось ему, и он мысленно отмахнулся от навязчивого воспоминания.

Сколько можно меня доставать?! И потом, Ася – это совсем не то! Ася – это настоящее, правильное, единственное! Куда до нее всем остальным… бабам?!

Эта коробочка с леденцами как будто еще сблизила их, особенно когда Ася тихонько положила ее ему в карман.

Он довез Асю до знакомого поворота, высадил – как обычно, она не разрешила себя проводить – и долго смотрел ей вслед. Он смутно видел ее в размытом водяной моросью мраке, а потом она и вовсе пропала.

Генка тяжело, почти со всхлипом, вздохнул. Пора было возвращаться в реальность, а ему не хотелось, ох как не хотелось!..

Выключенный телефон лежал в бардачке, как необезвреженная мина времен Второй мировой войны. Он знал – стоит только до него дотронуться, и весь его романтический мир, в котором были мятный вкус поцелуев, горячий кофе и славная девушка, похожая на олененка Бемби, взорвется и разлетится на тысячу осколков.

Генка именно так себе это и представлял. Ну почему нельзя жить красиво, легко, празднично?! Вот он, Генка, только так и жил бы! Ну почему ему все мешают?! И первая – Катька, его полоумная женушка, самое главное препятствие на пути в рай.

Ему захотелось плакать. Он развернулся на пустынной дороге и медленно поехал в город.

Пожалуй, впечатлительный Генка упал бы замертво от удивления, если бы рассмотрел за деревьями своего нежного «олененка». «Олененок» никуда не собирался идти и вел себя так, словно вовсе не торопится домой.

Девушка, прищурив глаза, наблюдала за Генкиной машиной. Когда Генка наклонился вбок, отыскивая что-то в бардачке, она прищурилась и отступила чуть-чуть назад – на всякий случай. Он ковырялся довольно долго, и в конце концов девушка неслышно топнула ногой от нетерпения.

– Уезжай, – прошипела она сквозь зубы. Каблук увяз в опавших листьях, и она с отвращением вытащила его. Чтобы не потерять равновесие, пришлось схватиться за мокрый ствол. – Уезжай уже, недоумок!..

Звезду встречал какой-то местный питерский водитель на лимузине, и Владик был избавлен от созерцания «неизъяснимых глаз» Никаса и от выслушивания его словоизлияний аж до самого вечера.

Зато Хелен, словно в отместку за утреннее проявление слабости, загоняла его по всяким мелким поручениям до такой степени, что часам к восьми Владик озверел и так разговаривал по телефону с матерью, что она спросила дрожащим голосом:

– Чем я-то тебе не угодила, сыночек?..

Владик в ответ рявкнул, что ему все угодили дальше некуда, а если кто им, Владиком Щербатовым, недоволен, тот пусть, значит, с ним, с Владиком Щербатовым, никаких дел не имеет, ибо у него больше нету сил.

Проорав все это, он кое-как приткнул автомобиль возле «Англии» – было совершенно понятно, что машину придется переставлять, ибо она перекрывала въезд и выезд всем, кому только можно было его перекрыть, – и большими разгневанными шагами вошел в отель. В руке он нес крохотную беленькую коробочку – конфетки.

Эти конфетки, обсыпанные тошнотворной кокосовой стружкой, Никас очень любил вкушать во время работы. Сегодня у звезды, как на грех, работы оказалось много – следовало подписать штук сто открыточек, дабы раздавать их завтра поклонникам при входе в концертный зал. Никас будет подписывать, то есть работать, и вкушать конфеты, так сказала Хелен.

Владик к тому времени уже съездил за мелкими красными и желтыми розочками – Никас любит именно такие! Потом за минеральной водой – берите только итальянскую, французскую он не пьет! Потом за парой белых носков – это не костюмеры, это суки последние, забыли белые носки к сценическому костюму! Потом в ресторан за стейком – Никас ест только аргентинскую говядину, а в этом жутком отеле аргентинской говядины нет и в помине! Потом Владика послали на кухню разогревать аргентинскую говядину, ибо она по дороге остыла. Потом его послали в концертный зал за открытками – их же нужно подписывать, а эти идиоты пиарщики отвезли открытки почему-то сразу туда. Потом понадобился ящик советского шампанского – для обслуги. Затем бутылочка-другая настоящего французского – непосредственно для звезды.

– А сразу нельзя было сказать? – осведомился Владик, когда выяснилось, что французское он не купил и нужно ехать обратно в винный магазин.

К тому времени он уже пребывал в состоянии, предшествующем бешенству. Он знал это за собой – голова становилась необыкновенно ясной, и любые слова выговаривались на редкость легко, даже самые страшные.

Хелен, дернув плечом, заявила, что он должен ехать куда его пошлют и не выпендриваться, а если он не желает, так она живо найдет ему замену, а костюмерша Наташка, случившаяся поблизости, дернула его за рукав. Если бы Никас оказался рядом и подлил масла в огонь, Владик, ей-богу, спустил бы его с лестницы. Он даже с опасным наслаждением представил себе, как за шиворот выволакивает тщедушную звезду из его номера люкс на шестом этаже, тащит мимо лифта к широкой, устланной ковром мраморной лестнице и дает пинка прямо в задницу!..

Но Никаса поблизости не оказалось.

В довершение всего Владика услали встречать молодую певицу по имени Семен, ибо с ее водителем и лимузином случалась какая-то коллизия и певица Семен застряла в аэропорту и – ясное дело! – немедленно забилась там в истерике. Молодая певица должна была выступать «на разогреве» у Никаса, и везти ее следовало не в «Англию», а в какую-то гостиницу поплоше.

По дороге в Пулково – в который раз он уже сегодня едет в это самое Пулково?! – Владик позвонил матери и наспех с ней помирился, а потом, боясь передумать, решительно набрал номер человека, на которого он работал.