Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!

– Влад, угомонись ты, в конце концов, – попросила Лена, когда тот вернулся в очередной раз. Она посматривала на Катю с сочувствием и, кажется, все понимала. – Дай Глебу договорить, и все, точка. Больше не будем вспоминать. Может, ты голоден? У меня макароны есть, ты любишь! Сварить тебе?

Ты знаешь, – живо обратилась она к Кате, – он такой прожорливый! Я теперь все время с собой еду вожу. Это не мужик, а прорва какая-то бездонная!

– Я прорва бездонная?!

– Ты, ангел мой! – Такое обращение к здоровенному Владику прозвучало смешно. – Хочешь макарончиков, ангел?

– А как же шашлык? И баня? – спросил Владик жалобно.

– Да ничего с ней не будет, с твоей баней!

– А перегреется?

– Не перегреется!

– Как мне нравится, что ты покладистая! – объявил Владик и поцеловал в нос бывшую Хелен. – Слова поперек не скажешь!

– Тебе скажешь! Как же!

– Мне, конечно, не скажешь, – согласился Владик, – потому у меня все просто. Чуть что – и на два дня в холодный погреб!

– Боже мой, – сказала бывшая Хелен, и в голосе ее был благоговейный восторг, – ну какой ты брехун! Просто ужас! Вы знаете, ребята, с ним же невозможно жить! Он все время несет какую-то ахинею, но это так смешно!

Глеб с Катей переглянулись.

Голубки – Лена с Владиком – ворковали, огонь в камине горел, и впереди было еще много удовольствий, вот баня, к примеру, и шашлык тоже, и утренняя праздность в постели, когда никуда не надо спешить, за окном снежок, и зимний день разгорается медленно, нехотя и, здесь, в финских болотах, как-то не до конца. Как будто долго собирается с силами, а потом, махнув на все рукой, заваливается спать.

Домишко – всего комнат шесть, – в котором они сидели, принадлежал Александру Петровичу Ястребову. Он купил его много лет назад, говорил, что «по случаю». Жена его Инна Васильевна очень веселилась и спрашивала, нет ли у супруга еще чего-нибудь, прикупленного так же, «по случаю», замка в горной Шотландии, к примеру, или, может, островка в Карибском море!.. Ястребов говорил, что ничего такого у него нет, а дачку на болотах он купил, заработав первые деньги, и продавать не собирается, бережет.

«Да там же не живет никто, – не унималась Инна Васильевна, – только истопник ходит да тетя Клава, убираться!»

«А куда я истопника с тетей Клавой дену? – отвечал Ястребов невозмутимо. – В Шотландию перевезу? Нет уж, пусть работают, и домик под присмотром, и у людей зарплата. Вот и Глеб Петрович то и дело в Питер мотается, он присмотрит!»

Глеб и «присматривал» – жарил шашлыки, топил баню, принимал гостей, выслушивал жалобы истопника, старого финна Куухиненна, который вечно ссорился с уборщицей Клавой.

Владик еще послонялся по комнате, потом плюхнулся на диван и хозяйским движением пристроил Лену себе под бок. Лена с готовностью пристроилась и спросила:

– Глебань, а чего тебя потянуло на воспоминания-то? Два месяца уж прошло.

– Это я его попросила, – сказала Катя. – Мне просто… нужно знать, как все это было. Ниночка была последней, Влад. Понимаешь? Последней из семьи.

– Вадим ушел от Ниночки как раз потому, что влюбился в Асю, – Глеб поморщился. Рассказывать ему не хотелось. Было и быльем поросло. – Она хотела петь с эстрады, и продюсер придумал, что у нее будет больше шансов, если она станет не девушкой Асей, которые все на одно лицо, а юношей Никасом, кумиром подрастающего поколения женского полу! Подумаешь, голосок почти как у девчонки, ну и что? Так еще даже интереснее! Как это теперь называется?

– Что?

Глеб подумал немного, а потом провозгласил торжественно:

– Это теперь называется унисекс! Теперь все называется унисекс. Такой нежный, тонкий, худощавый, трепетный юноша, со взором горящим, разумеется! Так она и стала мальчиком! То есть на сцене это был певец Никас, а в постели у этого самого своего спонсора – девочка Ася.

– А что? – спросил Владик и подмигнул Лене. – Это даже забавно! Ролевые игры с переодеванием!

– Влад!

– Да не было никаких ролевых игр! – перебил Глеб. – Он с ней спал и ей за это платил. Она на эти деньги могла петь, плясать, шмотки покупать – да все, что угодно! Ну, ей больше нравилось петь, вот она и пела. Кто там их на эстраде разберет, девочка поет или мальчик!

– Странно, что я не догадывалась, – сказала Лена задумчиво. – Он ведь и ругался, как баба, и вел себя… по-бабьи!

– Да ты не задумывалась просто. – Глеб опять зашевелился, и Катя подняла голову с его плеча. Он встал с дивана и помешал дрова. Полено треснуло и осыпалось искрами. – Люди вообще редко анализируют то, что видят или слышат. Ты знала, что это Никас, молодой человек, суть юноша пылкий со взором горящим, как я уже говорил. Ну характер у него скверный, ну ругается он, как баба, ну и что?..

– Да, – Лена несколько раз как будто сама себе кивнула головой. – Анализировать мне в голову не приходило. Но ведь все время притворяться – невыносимо. – Она мельком взглянула на Владика Щербатова и вдруг покраснела. – Я ведь тоже долго притворялась, хотя и не… мальчиком, мальчиком притворяться сложнее. И думала, что от этого с ума сойду, честно.

– Я бы тебя все равно узнал, – буркнул Владик, – еще немного, и узнал бы!

– Ничего бы ты не узнал! Если бы не этот конверт – помнишь, мне конверт принесли, – так бы мы с тобой…

– Да ладно! Чего там мы с тобой! Я бы тебя все равно узнал, и точка!

– Я не поняла, – встряла в перепалку Катя. – Вы сейчас ссоритесь или нет?

– Мы?! – удивился Владик Щербатов. – Мы никогда не ссоримся!

– И все-таки странно, что я ничего не замечала, – повторила Лена задумчиво. – Нет, конечно, я понимала, что все его истерики, когда он нас по углам разгонял, – только для того, чтобы остаться в одиночестве, но я и представить себе не могла, что он в это время в Питер мотался, на свидания к этому своему спонсору бегал. То есть бегала… И романов он никогда не крутил, не крутила то есть!

Глеб перебил:

– Ты же с ним не жила никогда! Ты видела только фасад, а что там, за фасадом, ты и не интересовалась, зачем тебе!

Владик фыркнул и покрутил головой:

– Вообще-то такие штуки только в кино прокатывают, а в жизни нет! Ну, по крайней мере, я так думал! Чтобы баба переоделась мужиком и голову всем морочила, да еще долго морочила! Вот она, должно быть, над нами потешалась, когда одна оставалась! И всё она речи двигала про то, что все бабы дуры, а мужики сволочи, как один! Помнишь, Лен? – И он толкнул бывшую директрису в бок. – А когда этот Генка сдуру окликнул ее тогда, в «Англии», я думал, что у меня умственное расстройство сделалось. Мать честная, думаю, это что ж такое?! Лицо одно и то же, только не мужик, а баба!

– А я однажды в мусорной корзине у него в номере упаковку от противозачаточных таблеток нашла, – подхватила Лена. – Никас, то есть Ася, бумажку важную потеряла, и заставила меня искать. Я все корзины обшарила, как собака на помойке, ей-богу! И нашла эту… упаковку. И хоть бы у меня какое-нибудь подозрение возникло! Нет, ничего такого. Я в руках повертела и выбросила, еще подумала, как это таблетки сюда попали!