Магдалина Шасть - Лялин и Женя

– Мама! Мам, – тихонько позвала Женька, слегка приоткрывая дверь в теплую, уютную, приятно пахнущую опарой для теста, хату, – Ты здесь? – если что, уж Женька-то всегда успеет дать дёру, и через забор перемахнет, не оглядываясь. Ноги-то спортивные, легкие!

– Чего тебе, Женя? – слава Богу, живая!

– Мама, мам! Как ты тут? Я не успела, а они уже здесь, – Женька, радостная от того, что мать живая и здоровая, заговорила суетливой скороговоркой, врываясь в комнату стремительно, как степной смерч.

– Дверь на засов закрой. На всякий случай. Редкостные мегеры, – Ирина сидела спиной к Женьке, и та не сразу заметила, что мать осторожно прижимает кусок сырого мяса, завернутого в полиэтиленовый пакет, к пострадавшему в драке лицу.

– Ой, мам! Чего эт ты?

– Да вот…

Огромный багрово-фиолетовый синяк в пол красивого Ирининого лица уже вовсю светил всеми оттенками бабской ненависти и расплывался прямо на Женькиных глазах.

– Ужас какой!

– Нормально. Я её лопатой огрела. По хребту. Она аж крякнула, сука. Думала, поубиваю их, тварей! Как же я, Женька, завелась! Слава Богу, смылись. Жабы.

– Ой, мамка какая ты… Какая смелая! Спасибо!

– А за что спасибо? Ты хоть понимаешь, почему ТАК вышло?

Женька виновато замолчала. Лялин подставил. Не любит её. Самолюбие потешил и… А она дура. Полная дура.

– Ты извини, но бабы эти правы, – добавила мать уверенно и отвернулась, с отвращением поглядывая в зеркало, – Недели две теперь светить. Тьфу.

– Я его брошу, – тихонько буркнула себе под нос школьница, украдкой смахивая нечаянную слезу. Но Ирина ей не ответила.

– Бабуль, а, бабуль! – довольная собой Ольга лежала на диване большим пузом кверху и аппетитно уплетала вареники, – Хорошо я придумала. Да, бабуль?

Бабка Феня недовольно закряхтела.

– Будет знать, кобель, как по малолеткам шляться. Да, бабуль? – не обращая внимания на бабкино недовольство, продолжала весело тарахтеть беременная внучка, размазывая сметану по тарелке.

Ой, ну её, эту старую. Грех, да грех. Грех – ситуацией не воспользоваться. Пару дней назад прожорливая в беременности Ольга нажралась чего-то прокисшего, проблевалась от души, а мужу сказала, что таблеток напилась. Хитрая! И родственникам всем сказала. Что траванулась. От горя, значит. Только ведьму старую наколоть не получилось. Но бабку, из ума выжившую, она и так обработает.

Даже в больнице полежала. Под капельницей, как надо. Бледная, зарёванная. Одно слово – молодец! Размалюют тётки рожу малолетке чахоточной (почему «чахоточной»? Ольга и сама не знала, просто слово, где-то когда-то прочитанное, очень ей нравилось), всеми оттенками фиолетовой грусти размалюют. Была Женька – будет пельменька. Ольга рассмеялась своим мыслям и тут же подавилась.

– Кхе-кхе-кхе…

– Нехорошая ты, Ольга! – беззлобно пожурила Ольгу бабка и грузно приподнялась со стула. Старые половицы визгливо заскрипели под её тяжёлым весом, – Бог все видит, – она неспешно подошла к закашлявшейся внучке, забрала у той тарелку и помогла сесть, – Кто лёжа-то ест? Всё у тебя не по-христиански.

– Кхе-кхе… Спасибо.

– Давай по спинке постучу.

Вот, старуха! Лёжа, не ешь. Мужу не ври. Что захочет Ольга, то и будет делать! Ей теперь всё можно. Её обидели!

– Ты сама-то христианка? Привороты делаешь, да отвороты. Мне бы сделала на Мишку, чего тебе стоит?

– Не буду тебе делать! Мишку тебе не приворожить никогда. Да и разве ОН тебе нужен, лиса хитрая?!

– Может, и не нужен! Но обидно же! Муж.

– Какой муж? Тебе Валерка всю жизнь – муж.

– Молчи, бабушка!

– Тьфу.

Вспомнила о Валерке, тьфу на него. А на Мишку ей и вовсе фиолетово. Мужики – это бесконечное разочарование и расстройство, одна от них польза: деньги в дом приносят. Она, Ольга, за всю свою тридцатилетнюю жизнь ни дня не работала. И не собирается. Всыпать бы этой жареной «пельменьке» хорошенько, чтоб отвязалась! А еще лучше порчу наложить. Такой страстью к особе малолетней муж её благоверный изошёл, что даже завидно! Что там за девчонка такая, чтоб прям насмерть втрескаться?! А Ольгу никто ТАК не боготворил, не баловал. Даже в юные и прекрасные восемнадцать. Настроение испортилось.

Валерка. Толку с того Валерки. Только детей строгать умеет, да сопли по харе размазывать. Брат его младший, Мишка, бесплодным оказался, вот старший и помог семью сохранить. А анализы спермограммы Ольга порвала. Не дура. Благо, Мишка, легкомысленный и невнимательный, хрен на своё здоровье положил.

Впрочем, есть и положительные моменты в этом многоугольнике: Валерка-то точно любит Ольгу. Даже не женится из-за неё, хотя бабам нравится, что очень лестно. И любовник он неплохой. Ольга снова прилегла на подушку и мечтательно вытянулась. Вот, освободится от бремени и снова его попросит. Мужики-то деревенские брезгливые все, а Валерка не такой. Умеет языком пользоваться. Внизу живота неприятно заныло. Четвертым Ольга ходила тяжело, о сексе думать неуместно.

– Бабуль! Живот ноет, – капризно захныкала Ольга, подгибая ноги. Бабка Феня любила свою ленивую и продуманную внучку до беспамятства, так что не сдаст её никогда, ни за какие коврижки. Может, и удастся еще с её колдовской помощью ритуал сделать. На болезнь этой маленькой суке.

– Так ты не о мужиках думай, а о детях, – старая засранка, ничего от неё не скроешь, временами Ольга даже побаивалась эту грузную, седую, хитрожопую ведьму. Хотя вряд ли та мысли читает, скорее просто догадывается, потому, как с младенчества воспитывала. Да и КАК можно мысли читать? Их вон сколько разных в голове крутится! Разве все прочитаешь? – Сейчас отпустит.

– Бабуль, ну сделай, пожалуйста! Ну, маленькое проклятье. Малюсенькое! Хоть сглаз какой? Ты же можешь?

– Я на неделе в Лесное к подружайке поеду, загляну к твоей разлучнице, – пообещала бабка торжественно.

– Спасибо-спасибо-спасибо! Бабулечка моя-моя!

– Лиса коварная. Нехорошая ты, Ольга.

– Вся в тебя. ВедьмАчка!

Как же он ненавидел свою вечно брюхатую, лживую, неверную, с темными, коварными глазами, которые когда-то свели его с протоптанной, веселой и разбитной, холостяцкой дорожки в тухлое семейное стойло, проклятую жену.

Ольга. Все демоны ада воплотились в этой бесявой и скандальной, грязной на язык и слабой на передок, жадной до всякого изврата и практикующей обильное чревоугодие, темноволосой женщине.

Да, если б он ТАК жрал, он бы уже в дверь не пролазил, а эта, кроме пуза, конечно, всё такая же худощавая, как тогда, в свои шестнадцать, когда он впервые ее увидел! То ли глисты, то ли обмен веществ, то ли бабкино наследие, Богу противное и людям отвратительное. Хотя старая, пугающая его страшными предсказаниями, бабка Феня всё-таки раздобрела на старости лет.