Диана Шмелева - Ошибка разбойника

– Сеньор Рамирес, я, обосновывая сегильскому казначею справедливость снижения налога для моих крестьян в этом году против прошлого, услышал от него о том, что после эпидемии оспы вы добились от короны неслыханных льгот, без которых землевладельцы Хетафе лишились бы своих участков, а то и домов. Очень надеюсь, что вы не держите в секрете, как это вам удалось.

– Повезло. Меня отговаривали, уверяя, что я лишь потрачу время и деньги на посыльного и пошлины, но я ухватился за призрачный шанс, и был не меньше, чем вы сейчас, удивлён своей удаче, – идальго стал очень серьёзен, на лице его промелькнула усталость. – Я был почти в отчаянии, но… – он вновь улыбнулся, – получил нужный ответ.

– Неужели вы не обратились к какому-нибудь влиятельному лицу? – недоверчиво спросил дон Стефано.

– Не к кому. Мои знакомые по военной службе далеки от финансовых ведомств, да и с ними переписка сходит на нет.

– Я даже не слышал о подобной удаче! – в волнении воскликнул гость. – Без связей, протекции, просто в законном порядке подать прошение… Никто так не делает!

– Возможно, в этом и есть секрет моего успеха, – усмехнулся в бороду отставной лейтенант. – Когда прошений много, одни затеряются, другие лежат годами… со временем просители стали искать обходные пути, а прямой оказался свободен.

– Немыслимо… – выдохнул дон Стефано, начиная осознавать: именно из-за простоты увлекшей его загадки самые хитроумные проныры налогового ведомства Сегильи не сумели её раскусить. – Сеньор Рамирес, я в восхищении!

– Рад утолить ваше любопытство. Вы сегодня добрались до Тагоны?

– Да. Городок процветает.

– За счёт несчастий Хетафе, – в первый раз после приветствий заговорил старичок-священник. – Грех, конечно, завидовать, но и грех было для них так беззастенчиво пользоваться нашей бедой!

– Не они нам прислали оспу, отец Мартин, – возразил идальго. – И не они перегородили воду.

– Вы о чём, сеньор Рамирес? – насторожился тайный разбойник.

– О соседе, доне Хосе де Каррера, – глаза пожилого дворянина потемнели, он посмотрел куда-то вдаль, потом резко очнулся и продолжал отрывистым голосом. – Перегородил речку под предлогом поставить мельницу, которую пятый год якобы строит, наши поля засыхают, а свои пастбища затопил.

– Вот как… я уж подумал, не колдовство ли – несколько лет после оспы неурожаи.

– Жадность хуже колдовства. Он решил воспользоваться эпидемией и за бесценок скупить наши земли. Чтобы затруднить мне обращение в суд, арендовал ближайшие к своему поместью участки. Владельцы этих участков, кто не умер, уехали, так вот – они из-за аренды не подают иски, а следующим по нашей реке не подать!

Кабальеро с полуслова оценил комбинацию, затеянную ещё незнакомым его доном Хосе. Очень, очень неглупо, тут есть над чем подумать, а пока стоит слушать хозяина не перебивая.

– Если бы не милость короля, ему бы всё удалось, – угрюмо закончил идальго, и сразу, не позволяя гостю пустых любезностей и сочувствия, перевёл разговор на другое: – А что вы думаете о тагонском льне? – сеньор Рамирес составил мнение о своём госте как о человеке на редкость для дворянина деловом.

– Меня озадачивает сильная схожесть с привозными тканями. Чересчур сильная, если верить словам харчевника, у которого я купил образцы. Вот, посмотрите, дамский платок…

Мельком глянув на дорогую вещицу, идальго усмехнулся:

– Я спрашивал дочь – она тоже бы не отличила. В Тагоне мода сейчас – даже дворянки что-то шьют для мужей, но те, кто из них побогаче, совсем этого не умеют. Я смеха ради на прошлой ярмарке кому-то сказал: «Ткань не отличить, и кто шил не отличить», а мне стали морочить голову – если уж взялись за рубашку настоящие благородные пальчики, то нельзя отдавать в руки простой швее. Что в Тагоне, что в нашем Хетафе, все и всё друг о друге знают, но чудят иногда, как сущие дети. Инес рядом стояла, засмеялась, говорит – у неё настоящие благородные пальчики даже с иголкой. Мы скоро уехали домой и об этой ерунде думать забыли, но, пожалуйста, вскоре явилась одна тагонская дама, затем другая – заказали моей дочери шить рубашки, а цена дворянского шитья – втрое против обычного, как за тагонский лён. И, думаю, скоро сойдут на нет обе истории.

Старый священник нашёл повод вставить слово:

– Тщеславие, конечно же, грех, но… – он захихикал. – Сколько живу, такого не слышал! Никогда не угадаешь всех женских причуд. А сеньорита Рамирес, когда берётся за работу, неподходящую для её звания, проявляет смирение, так что здесь грех с добродетелью в равновесии.

Последние слова дон Стефано слушал несколько отрешённо. Грехом в его глазах было позволять изумительно красивой дворянке колоть иголкой её тонкие пальчики. Правда, он ещё вчера обратил внимание – девушка ловко орудует напёрстком, но всё равно при шитье руки грубеют, хотя сеньорита Инес явно следит за своими руками и использует инструменты для ногтей. К женским рукам дон Стефано был привередлив, а дамами, чьи ногти были обгрызены, что случалось среди небогатых дворянок, брезговал. Кто бы мог подумать, что руки зарабатывающей шитьём сеньориты окажутся в лучшем состоянии, чем у многих женщин богаче неё!

Задумчивость кабальеро, который сейчас не мог видеть хозяйскую дочь, но до слуха которого иногда доносился её голос, была прервана.

– Дон Стефано, вы, похоже, устали, – на лице вежливо окликнувшего гостя хозяина было непроницаемое выражение, из чего кабальеро сделал вывод – идальго отлично понял, что мужчина в самом расцвете сил сейчас задумался о том, какая красавица всего в нескольких шагах щебечет в компании юных подружек.

– Нет-нет, хотя удивлён. Но вы завтра опять встанете рано…

– Да, на воскресную службу.

Задерживаться в Хетафе дальше было сеньору дель Соль уже некогда, да и не слишком прилично, поэтому он не без досады ответил:

– Я с утра тоже навещу храм, а после службы сразу уеду.

– Похвальное благочестие! – вставил священник. – Правда, – он вздохнул, – наш храм не в лучшем состоянии, как и Хетафе. Я уже ушёл на покой, когда оспа забрала моего молодого преемника, и вот… он умер, а я, старик, зря надеялся остаток дней провести за книгами и любуясь нашими горами. Завтра – день поминовения, службу никак нельзя пропускать.

Хозяин дома поднялся, делая знак и гостям. Кабальеро откланялся первым, напоследок вновь полюбовавшись изящным поклоном дочери идальго.

Не будучи прихожанином, кабальеро на утренней службе решил постоять за скамейками, что позволило ему понаблюдать за идальго и его дочерью, не слишком привлекая к себе внимание. Он не был знатоком живописи, однако достаточно видел прославленных росписей и картин, чтобы понять – в Хетафе работал отнюдь не местный мазила. Одежда крестьян тоже свидетельствовала – селение знавало лучшие времена. В первом ряду сидели только две семьи – разумеется, единственный здесь дворянин с дочерью, и староста с женой. По понятиям дона Стефано, крестьянам нельзя позволять подобные вольности, но сеньору Рамиресу в силу бедности или убеждений надменность была несвойственна. Инес сидела рядом с отцом в тёмном платье, судя по покрою, оставшемся от покойной матери, для дворянки простом, но не похожем на праздничные наряды крестьянок. Впрочем, день поминовения нельзя назвать праздником, только грубые натуры устраивают из него развесёлые поминки. По части приличий, принятых в своём кругу, дон Стефано был весьма щепетилен, а потому напустил на себя строгий, немного печальный вид. Когда после службы Инес вслед за отцом направилась к выходу, кабальеро ждал её возле чаши для святой воды, зачерпнул из неё и протянул девушке руку, предлагая не опускать пальцы чашу, а коснуться воды, собранной в сильной мужской ладони. В Сегилье такой жест считался галантным, но в Хетафе мог быть вообще неизвестен. Сеньорита с удивлением подняла глаза на дона Стефано, однако не стала, как он ожидал, спрашивать отцовского позволения. Лишь на миг рука её замерла в воздухе, и, с тихим: «Благодарю вас, сеньор», девушка приняла оказанную ей любезность и вышла из храма. Крестьяне смотрели на сцену с нескрываемым любопытством, но идальго как ни в чём не бывало проводил дочь глазами, подошёл к кабальеро и спросил его: