Анна и Сергей Литвиновы - Эксклюзивный грех

– Михаил Дмитриевич, здравствуйте. Я – Надежда Митрофанова, корреспондент газеты “Молодежные вести”.

Реплика прозвучала хорошо, солидно. Не зря Дима ей внушал, чтобы голос не дрожал, не срывался.

Профессор немедленно уставился на Надину грудь. Такая реакция ее порадовала. Значит, этот Резин – обычный мужик. Такой же, как хачики с рынка.

– Чем могу, Надежда.., м-м…

– Кирилловна, – с достоинством сказала она. И радостно отметила, что в глазах аспирантки-красотки явственно засверкали искорки зависти. Еще бы! Приходит девчушка, в два раза младше, и профессор сразу величает ее по имени-отчеству.

Теперь главное – не сбиться, повторить заученную фразу как по писаному:

– Мы готовим материал под условным названием “Знания, проверенные временем”. Он будет посвящен университетским преподавателям, – тут, как учил Полуянов, нужно загадочно улыбнуться. – И мы решили, – продолжала Надя, – поговорить с теми учеными, у кого большой опыт, солидный стаж и огромный багаж знаний…

Как и предупреждал Дима, при этих словах профессор Резин приосанился, помягчел и стрельнул глазами по сторонам – слышат ли Надю коллеги? Коллеги – слышали. А она быстро закончила:

– Ваш ректор рекомендовал обратиться именно к вам. (“Себе-то Димка наверняка более перспективного препода забрал”.) Ай да молодец я! Справилась! Целый монолог прочитала!

– А в каком жанре будет ваш материал? – вдруг спросил ее Резин.

Ну вот, началось. Пошли неподготовленные вопросы. И как, интересно, ей отвечать? “Статья – это что такое? Жанр или не жанр? А интервью? А зарисовка?"

Надя приложила все силы, чтобы: а – не покраснеть, б – чтобы голос не дрожал и в – снисходительно улыбнуться. В конце концов, этот Резин – кибернетик. Чего он там понимает в жанрах?!

– Это будет очерк. Большой, прочувственный очерк, – ответила Надя. Эту формулировку она недавно слышала от Димы. Авось сгодится – хорошо бы только профессор не заметил ее замешательства.

– Сколько вам нужно времени для интервью? – продолжал пытать Резин.

Дима говорил ей, что интервью обычно занимает минут сорок. “Но тебе. Надежда, и полчаса хватит. Нет ничего хуже, когда сидишь и не знаешь, о чем спросить. А заготовленные вопросы, скажу по опыту, быстро кончаются”. Надя же, наоборот, боялась, что профессор начнет нести всякую отсебятину и она не сможет переключить его на нужную тему.

– Мне нужен час.

Дмитрий Полуянов нарушал университетские правила. Курил прямо в коридоре и даже цигарку в руке не прятал, дымил демонстративно. Во-первых, народ весь на лекциях, а во-вторых, Дима нервничал. И злился – в первую очередь сам на себя. Зачем он послал Надьку к этому Резину? Попросил ее накоротке побеседовать, а она уже битых два часа сидит. Впрочем, сам виноват. Отправил на дело “чайника”. Вот и мучайся теперь, жди – потому как следовало предполагать, что безответная Надя окажется не в силах заткнуть профессорский красноречивый фонтан. Ну и ладно, пусть знает, каков на вкус журналистский труд. А то свалилась ей с неба удача с архивариусом – тут же нос задрала. Он-то заметил, с каким торжеством она поглядывала на него. Подумаешь!.. Повстречала архивную тетеньку – заметьте, совершенно случайно – и не менее случайно узнала новость про кражу в “большом” университетском архиве.

Полуянов в который раз заглянул в дверную щелку. Увидел гривастого Резина и поникшую Надю рядом. До Димы донесся тихий, басистый гул – профессор рта, кажется, не закрывал. А Надька только кивала. Обычное дело – интервьюируемый заговорил вусмерть журналиста-новичка. “Сколько можно? Прервать их, что ли?!” Дима закурил вторую сигарету и услышал наконец, что на кафедре раздались шаги, к двери приблизились голоса.

– Не забудьте, Надежда Кирилловна, материал мне на визу прислать, – услышал Полуянов строгий басок. А в ответ – лепет Надьки:

– Безусловно, Михаил Дмитриевич. Вы мне дали такую бесценную информацию…

Дима фыркнул. Дверь отворилась, и его взору явилась измученная, бледная Надя. Увидела его – просияла, затопотала каблучками, чуть не бегом подбежала.

– Ой, Дима, это такой кошмар! Так сложно, ты не представляешь! Он мне свою диссертацию пересказывал, и студентов ругал, и президента – что зарплата у ученых маленькая… Наука разваливается!.. Я и слова вставить не могла!

Полуянов постарался скрыть улыбку. Первое интервью, оно у всех одинаковое. Он это уже проходил – пятнадцать лет назад. Твой собеседник говорит, говорит… О себе, о политике, о любимой собаке – а ты, как дурак, киваешь. И мучительно понимаешь, что статьи у тебя не получится… Надьке-то хоть никакой статьи писать не надо.

Дима подхватил девушку под руку, повел прочь от кафедры. Ее кожа казалась раскаленной, пальцы слегка подрагивали в его руке. Перенервничала, бедняга! Дима с удивлением поймал себя на мысли, что он чувствует некоторую братскую нежность по отношению к этой старательной, возбужденной, уставшей девочке… А Надя немедленно принялась оправдываться:

– Представляешь, этот Резин ничего мне про студенческие годы рассказывать не хотел. Даже злился: почему, мол, вас это интересует? Я его про эпидемию спрашиваю, а он так противно улыбнулся и говорит:

"Какие там эпидемии?.. Разве что воспаления хитрости!.."

Надин возбужденный голосок громко звенел под университетскими сводами, и Диме пришлось успокаивающе погладить ее по руке и сказать ласково:

– Тише, Надюшка, тише. Ты молодец. Все сделала правильно. Успокойся. Расслабься.

Ее рука дрогнула, обмякла. Дима слегка сжал ее пальцы:

– Мы с тобой – молодцы. Оба. Кстати, сказать, что я узнал? Ту девушку, самоубийцу, звали Леной Коноваловой.

Надя сразу понурилась. Дима поспешно добавил, утешая ее:

– Мне просто повезло больше. Препод, как и твой Резин, – наполовину тухлый. Но я его разговорил… Эпидемий никаких, он говорит, в его время точно не было. Так что, Надежда, извини: твоя версия про бактериологическую войну, кажется, благополучно и бесславно развалилась…

– Нам же лучше, – пробормотала Надя. Безусловно, она расстроилась: и узнала у своего Резина мало, и версия ее лопнула.

– А еще мой доцент, – продолжил Дима, – дал мне шикарную наводку. У нас в три часа новая встреча.

Надя не удержалась – облегченно вздохнула. Он ясно сказал: “у нас”. Значит, слава создателю, кажется, больше у нее в одиночку никаких интервью не будет.

Графу “редакция” можно было вычеркивать.

Там действительно никто ничего не знал. В “Молодежных вестях” ответили одинаково: и “директору Института питания, Полуянов брал у меня интервью, где гранки?”. И “старому другу, я на два дня в Москве, Полуянов мне очень нужен”. Ответы оказались идентичными. Они подтверждали первоначальную версию. А она означала самое неприятное. А именно: Полуянов, похоже, идет по следу. Ответы, данные Седову в редакции, были просты: “Он в Санкт-Петербурге”. На дальнейшие расспросы следовали пояснения: “Где Полуянов будет конкретно, он не сообщал. Звоните ему на мобильный, у него в Питере роуминг”.