Елена Андрианова - Бухта дельфинов

А к чёрту всё эти мысли! Хватит! Я наконец-то снова на море! Ура! А с мужем я всё решу! Хватит уже об этом! Жизнь так хороша!

И, глубоко вздохнув, я открываю глаза. Надо мной яркое крымское небо без облачка. А к морской соли примешивается запах жареных в тандыре лепёшек.

Мы уже третий день в Коктебеле, и второй день, как идёт мой лагерь, а муж мне всё не звонит. У мамы с папой я сама ему звонила через день. Но сейчас после прилёта решила, пусть сам мне позвонит. И вот уже третий день, а он всё не звонит. А ведь у меня такой стресс от лагеря. Хотя разве не я сама ему говорила перед отъездом, что уезжаю, чтобы дать ему отдохнуть от нас? Вот он и отдыхает. Но неужели ему настолько вообще наплевать на то, как мы долетели, всё ли у нас в порядке?

И вечером после возвращения с моря, в свободное время, не выдерживаю и язвительно пишу мужу в скайп:

– Ты в порядке?

Олег мне тут же перезванивает, а я, конечно, устраиваю скандал.

– А почему я тебе должен звонить? Почему ты мне не позвонишь, раз тебе это нужно?

– Я тебе звонила из Москвы, а теперь не хочу! У меня лагерь, стресс, трое детей, да еще и мама на руках.

– Но ты же сама хотела провести этот лагерь!

– Да хотела! Ну и что!

Мы смотрим по скайпу друг на друга и молчим. Я рассматриваю упрямый изгиб губ мужа. У него такое красивое мальчишеское лицо. Он мягкий, но может быть упрямым. Я всегда влюблялась в светловолосых, как мой отец. Удивительно, что рядом со мной оказался черноволосый азиат. Да, мой муж не похож на моего отца внешне, но зато похож на моего отца по духу и характеру. Он такой же честный, щедрый, трудолюбивый, мягкий и любящий, каким был мой папа. Когда я рядом с ним, он купает меня в своей любви и нежности. Но когда мы на расстоянии, я прекращаю чувствовать его любовь. Олег не умеет любить на расстоянии. Не умеет писать красивых писем, не умеет выражать своих чувств. А может быть, не хочет этого делать, когда я требую от него. И всё-таки хотя он сейчас упрямо молчит, я чувствую его любовь, которая столько раз подтверждалась делами, и в сердце разливается теплота.

– Ну, что ты молчишь? – нарушаю я молчание уже с улыбкой.

– Смотрю, какая ты красивая, когда не сердишься.

Я улыбаюсь ещё шире и ещё больше краснею.

– А ты – отвратительный! Я тебя терпеть не могу!

– Ну, конечно, я отвратительный и всегда во всем виноват.

– Да, отвратительный, всегда во всем виноват, и я тебя люблю!

Тут прибегает Алиса, запрыгивает ко мне на колени, кричит:

– Папа, папа!

Тут же прибегает Максим, тормозит об меня, чуть не снеся и стол, и ноутбук.

– Папа, – орет мне на ухо.

– Что? – Олег видит, как я морщусь, – дети, не кричите маме на ухо.

– Папа, я только что самку богомола нашел (интересно, откуда он знает, что это самка, голову самцу она что ли откусила у него на глазах?)

– Папа, – это уже Алиска, – а вы с мамой не ругались?

– Не ругались, – усмехается Олег. И мы ещё немного смотрим друг на друга в молчании.

Но тут же дети нарушают это молчание и наперебой рассказывают папе про свои дела. А он их внимательно слушает.

– Ну ладно, – наконец, говорит мягко Олег, – мне пора. До свиданья.

– До свиданья, – говорю я, – и на душе становится легко-легко.

Я сижу за столом в беседке нашей гостиницы в самый знойный и тихий час, когда почти все дети, и даже мои спят, и только сын Елены Николаевны, Вася, бродит по двору так же неустанно, как жужжит шмель в венчике огромного желтого цветка. Я ощущаю беспредельно своё одиночество и смакую его вкус. В одиночестве есть ущербность, есть желание слиться со своей половинкой, и именно поэтому одиночество так прекрасно. Так прекрасен месяц. Ведь ему есть куда расти.

Передо мной на столе лежит новый ежедневник. Я смотрю на его белые, ещё ничем не заполненные страницы… Однажды в детстве, кажется, лет в одиннадцать, я поняла, что родилась, чтобы быть счастливой. Я вдруг ощутила это настолько ясно, так же как было ясно летнее небо надо мной. И одновременно осознала, что счастье для меня – это прожить жизнями разных людей, почувствовать их, соединить в себе, и через любовь к каждому человеку расти самой и расширяться бесконечно.

Это было очень сильное, пронзительное ощущение присутствия меня во всём. Удивительное ощущение. И иногда, когда я вижу нового человека с особой энергией, или попадаю в новое место или держу перед собой новый ежедневник, я снова и снова ощущаю то самое чувство, прожитое мной тогда в детстве. Наверно, это можно назвать расширением или просветлением. Или радостью, что ты начинаешь нечто абсолютно с белой, чистой, новой страницы. На ней еще нет помарок, замечаний, ошибок, двоек, перечёркиваний и, одновременно с этим, на ней есть целая вселенная, целый мир того, что ты можешь создать сейчас.

И тут вдруг что-то начинает открываться внутри меня… Высвобождаться, расширяться, и этому чему-то требуется именно сейчас дать форму. Стихи начинают ложиться на бумагу, нестройные, но это стихи, а ведь последний раз я писала стихи лет пятнадцать назад. Мне тогда было восемнадцать. Первый курс МГУ, первый любовник, первая своя комната на Чистых прудах, первая работа. И в этот самый миг, когда я подбирала слова, огромные кованые черные ворота нашей гостиницы раскрылись, и через двор ко второму корпусу полился поток семей. Ага, приехал второй заезд Косатки. Папы тащили сумки и чехлы с ластами. Мамы несли детей в слингах или вели их за руку. Рядом с Косаткой шёл невысокий, худощавый, чуть выше среднего роста, но с широкими плечами, и длинными, выгоревшими на солнце русыми волосами и бородой мужчина с рюкзаком, ластами, сумкой. Почему-то он показался мне знакомым и как будто ярче других.

О, а вон Андрей с Таней идут, ничего себе, у них уже трое детей, а тогда была только одна дочка в Дахабе, ну надо же какая земля круглая!

Привет, привет!

Андрей задерживается возле меня – высокий, с тёмной бородой и светлыми, выгоревшими на солнце волосами мужчина. Улыбается. И я мгновенно вспоминаю, как мы познакомились с ним и его семьёй в Дахабе в семейном лагере Касатки четыре с половиной года назад. Он приехал собранным, подстриженным менеджером высшего звена с белым воротничком, а уехал растрепанным, загорелым фридайвером с блеском свободы в глазах. За две недели пронырялся до шестнадцати метров, научился продуваться, страховать. И вот идет сейчас, волосы длинные, загорелый, на ноге и руке появились татуировки, на запястье специальные подводные часы Суунто. Я такие же своему мужу дарила на Бали.

А вот и Ольга Ковалевская. Еще одна знакомая и тоже с семейных лагерей Косатки. Фотограф, блоггер. Боже, как же она поправилась. Тащит жирного, в складочках, младенца в слинге, ещё один из её мальчишек цепляется за руку, а самый старший, я только его до этого и видела, впереди, тащит большой рюкзак. Бегу к ней: