Лина Манило - Ты – моё проклятие

Господи, куда я попала? И что со мной будет?

Долго приходила в себя, пытаясь разобраться в сумбурных мыслях и самых разных ощущениях, разрывающих изнутри на крошечные части. Сердце клокотало где-то в горле, отмеряя своими ударами время, проведённое взаперти. Но я так и не нашла ни одного вразумительного ответа, кроме…

Кроме того, что меня зачем-то заманили в этот огромный дом, где я стала… пленницей? Клим же ясно дал понять, что отсюда хода нет. Пока он не решит обратное? Или навсегда?

Силы небесные, это какой-то дурной сон. А иначе не знаю, как это всё объяснить.

Но самым важным казалось найти ответ на вопрос: зачем самому Климу это нужно? Зачем снова появился спустя столько лет, хотя однажды бросил меня. Просто прислал сообщение. Так смешно и одновременно тошно. Просто дебильное смс, надо же, будто я не было достойна хотя бы того, чтобы найти храбрость сказать мне это в лицо.

Или боялся, что на шее повисну? Да пошёл он.

Но зачем он так рискует сейчас, ведь отец – он убьёт его. Отследит мой телефон по GPS и убьёт Клима.

Клим… мой солнечный мальчик, любовь к которому изменила мою жизнь однажды, а её последствия изуродовали мою душу. Теперь каждую ночь я вижу во сне присыпанный снегом могильный холмик, где…

Ай, нельзя об этом сейчас думать! Я не смирилась с этой болью, но научилась с ней жить. Сейчас важнее найти способ выбраться из этой комнаты.

Телефон!

Я подскакиваю с кресла и оглядываю небольшую комнату. Она совсем тесная, и здесь нет ничего, кроме узкой кровати и пары кресел. Ни туалетного столика, ни второй двери, ведущей в ванную комнату – совсем ничего. Даже окон и тех нет!

Я давно уже съехала от отца, потому к простоте и отсутствию лишней роскоши мне не привыкать – вполне могу обойтись минимальными благами цивилизации, но вот солнечный свет… это же какое-то дикое варварство – лишать человека возможности выглянуть на улицу, подышать свежим воздухом.

Клим всё-таки слишком изменился, и глаза его стали совсем чужими: жёсткими, ледяными. Из них будто бы исчезла жизнь, а я… я ведь тоже стала совсем другой.

И наша встреча, которую я так много раз прокручивала в воображении, так втайне мечтала о ней – она ведь вышла совсем другой: окрашенной цветами ярости и нашей боли.

Так, Бабочка, не раскисай! Я всеми силами пыталась забыть это прозвище, которым имел право называть меня только Клим. Он придумал его сам, когда мне было лет шесть, наверное. И я сроднилась с ним, а потом вырвала его из сердца.

Но Клим напомнил. И от этого почему-то так больно. Не от напоминания, не от слова, а от тона, которым Клим его произносил: жёсткого, хлёсткого.

Ладно, всё это ерунда, мне бы выбраться отсюда, а для этого нужен мой телефон. Я позвоню отцу, узнаю у него, что это может значить – именно он же послал меня сюда. Папа уговорил приехать за этими проклятыми документами. И в итоге я оказалась в ловушке.

Мечусь от стены к стене, заглядываю то под одно кресло, то под другое, под кровать, шарю руками по полу – мало ли, вдруг мне зрение отказало, – но сумки моей здесь нет. Её абсолютно точно не забрал Клим, значит… значит, я обронила её, когда он тащил меня в этот каменный мешок.

Зараза!

Что же делать?

Запускаю руки в волосы, пропускаю пряди через пальцы, надавливаю на виски, пытаясь собраться с мыслями, но в голове каша. Мысли путаются, наслаиваются друг на друга, разбегаются в разные стороны, а грудь распирает отчаяние.

Этот человек, что запер меня здесь – не мой Клим. Это его злобный двойник, который говорил о какой-то мести, вышибал из меня дух своими объятиями. Он ненавидит меня – в этом нет сомнений, а я…

А я лишь хочу выбраться отсюда.

Время завивается вокруг спиралями, и лишённая естественного света, я совсем теряю ему счёт. Сколько я здесь сижу? Минуты, часы, годы? Не знаю. Но я точно постараюсь найти выход.

Снова эти тяжёлые шаги и они всё ближе, а я собираю остатки воли в кулак и становлюсь слева от двери. Если я правильно всё запомнила, то она открывается внутрь, а значит, можно спрятаться у стены. Клим войдёт, а я выскользну.

Меня окутывает тишина, и уже кажется, что послышалось: не было никаких шагов, это всё мираж и фантасмагория. Но кто-то наверху слышит мои молитвы, потому что в замке медленно проворачивается ключ. Неужели меня решили выпустить? Или Клим пришёл с новой порцией странных обвинений?

Дверь распахивается, я сжимаюсь в комок, готовая рвануть на выход при первой же возможности, но закипевшая внутри ярость хоронит под собой здравый смысл. И когда Клим делает шаг в комнату и озирается по сторонам, я, словно дикая кошка, напрыгиваю на него сзади. Повисаю бешеной обезьяной на шее, стремясь ударить больнее, укусить, расцарапать лицо.

Клим не имел права говорить мне о смерти. Не имел права обвинять в чём-то.

Потому что я слишком хорошо знаю, каково это: смотреть, как в стылую декабрьскую землю опускают крошечный гробик.

Клим.

Бабочка превращается в бойцовскую овчарку, колотит меня, куда попало, а я теряю равновесие, но чудом не падаю с ног. Её удары ощущаются совсем слабыми, но она очень старается причинить мне вред, хотя и знает, что не получится.

– Сволочь, Клим, ты сволочь! – орёт на ухо, а я изворачиваюсь, разжимаю тонкие пальцы и отрываю её руки от своей шеи.

Перехватываю её, брыкающуюся, прижимаю худые руки к своей груди, а пульс мой учащается до запредельной скорости. Того и гляди, сердце разорвётся.

Один шаг, всего один шаг до кровати, и я бросаю на неё Бабочку, нависая сверху. В её глазах шок вперемешку с решимостью, и она пытается перекатиться, проскочить под моей рукой, но нет. Не сегодня, Бабочка.

Сжимаю пальцами её щёки до белых следов на коже и накрываю губы болезненным поцелуем. Маша сжимает крепко зубы, мычит, бьёт ладонями в грудь, норовит попасть ногой по самому ценному, да только бесполезно.

Насильник ли я? Нет. Но мне столько лет снились её губы, мерещился в толпе её запах, что просто не могу сдержаться.

Но это не поцелуй – это клеймо. Тавро, которым мечу её рот, сминая губы в острой ласке.

– Ненавижу! – выплёвывает, когда я отстраняюсь, демонстративно вытирает губы и рвётся из моего захвата.

Алкоголь всё-таки сказывается, и Бабочке удаётся выпорхнуть. Я жду новой атаки, но Маша выбегает из комнаты, ругаясь во всё горло.

Бабочка хочет сбежать. Только кто ж ей позволит?

Несётся вниз по лестнице, я за ней, и всё-таки нагоняю её на последней ступеньке. Маша цепляется руками за перила, брыкается, отталкивает меня ногами, но я обхватываю её за талию, прижимая к себе.

– Я же говорил, что ты никуда отсюда не уйдёшь, – напоминаю и, снова поддавшись порыву, накрываю её грудь ладонью. На Маше свитер, а под ним бельё, но меня обжигает, будто в огонь руку засунул.