Нина Парфёнова - Женщина на корабле

– Ты не слабый. Только надо шевелить мозгами, – сказал седовласый и взял у молодой женщины зажжённую сигарету…» [5] Д. Д. Сэлинджер, «И эти губы, и глаза зелёные»

Она читала. Он слушал. Никого и ничего, кроме них двоих и снегопада за окном. Он внимательно смотрел на неё. О чём он думал тогда? О чём думает сейчас? Каким проснулся в то страшное для неё утро? Что-то умерло в душе? Или появилось?

Как давно это было – с ума сойти! За эти пятнадцать лет она прожила какую-то совсем другую жизнь. Эта жизнь получилась разной – горькой и радостной, грустной и смешной. Она просто была совсем другой, чем та, в которой остался Володя. В этой её жизни возникали другие мужчины, в которых она на некоторое время влюблялась, за одного даже умудрилась выйти замуж на целых четыре года. Но она всё время сравнивала их с тем, который оставался для неё нужным, как воздух, она задыхалась без этого воздуха, просто переставала дышать. И тогда находившийся рядом мужчина становился ей чужим и совершенно не нужным. И она уходила, не думая, доставляет ли кому-нибудь боль её уход. Ей не нужна была чужая боль, у неё была своя. Поступала как эгоистка, думала она сейчас. Ну, так что – чужая боль не нужна никому. Только размытая дорога за кухонным окном знала об этом, когда Лерка смотрела на неё, прижавшись лбом к холодному стеклу, и рассказывала, как ей не хватает единственного человека в жизни, который ей нужен. Только она, видимо, была ему не нужна. А может, и нужна, но он ей об этом не сообщал. Не звал.

Такси остановилось в небольшом дворике.

– Приехали, – он обернулся, улыбаясь.

– Господи, ну почему я его так люблю? – думала она, выбираясь из салона машины наружу.

Дом был маленьким, двухэтажным, но необыкновенно уютным, из тех, что строили после войны пленные немцы. Таких домов в городе насчитывались целые кварталы, они образовывали дворы, засаженные тополями и клёнами. Во дворах стояли скамеечки, на которых так приятно в жаркий летний день посидеть в тенёчке тихо и спокойно. В этих домах жили, в основном, старожилы – пенсионеры. Молодёжь всё больше перебиралась в новостройки.

– Квартира от бабки осталась. Стоит пока пустая, ещё не придумал, что с ней делать, – пояснил Володя, открывая дверной замок.

Прихожая, широкий коридор, в который выходили двери комнат, большая проходная кухня с двумя дверями – в комнату и коридор. Всё чисто, но как-то… никак. Бездыханно.

В широкое кухонное окно заглядывало заходящее солнце, ложась рваными бликами на стол. В хрустальных фужерах, стоявших на клетчатой клеёнке, вишнёво набухало вино – тёмное, даже по виду очень плотное. Лерка отпила глоток – вкусное, терпкое – и подняла глаза на Володю.

– Ну, Лерка, рассказывай, как живёшь.

– Как живу, нормально живу, на Севере. Работаю в газете, заведующей отделом морали и права.

Он расхохотался.

– В тему. И что ты со своей моралью и правом делаешь в нашей фирме? Уж там точно ни того, ни другого не найдёшь.

Его лёгкая картавость, почти грассирование, с годами не исчезла, но стала как-то жёстче, как стали жёстче черты лица и взгляд.

– У меня спецзадание. Информационное сопровождение строительства обогатительного комбината. Всё остальное остаётся за кадром.

– А, ну да. Проект века. Я на этом направлении почти не задействован, там Серёга ответственный, хотя возможность поработать есть. Приеду, наверное, туда к вам, посмотрю, как живёшь.

– Володя, а этот Сергей, ты с ним давно знаком? Он почему-то несколько раз меня спросил, не встречались ли мы с ним раньше. А я его совсем не знаю.

– О тебе много кто знает. Потому что сказано было – не трогать…

Он осёкся, мотнув головой.

– Ладно, проехали. Ты замужем?

– Была. Скучно стало. Они все – не ты. Скажи, тебе ведь скоро сорок лет, а ты, что, на побегушках?

Он остановил её взглядом и прикосновением руки.

– Не надо, Лерка. Не говори о том, чего не знаешь и знать не должна.

Она чувствовала себя так, словно попала в другое измерение. Потому, что происходящего сейчас быть просто не могло – они продолжали жить в разных мирах. Мирах, которые не пересекаются ни при каких условиях. И нужно же было так любить, так тосковать, с такой неимоверной силой, чтобы притянуть эти параллельные миры друг к другу и даже втянуть один в другой. А он что-то говорил и говорил. Она смотрела на него и совсем не понимала значения слов, ей достаточно было просто слышать его голос.

– Лерка, ты понимаешь, я придумал такую штуку! Вряд ли кто-то до этого додумался. Но если всё выгорит, это обеспечит на всю жизнь и детей, и внуков. Почему ты так на меня смотришь?

А она смотрела и думала: «Авантюрист! Нет, горбатого могила исправит». Но умные мысли тонули в лёгких волнах, покачивающих её от вина и чувства счастья от возможности видеть и слышать его.

– Нет, ничего. Вино вкусное и такое пьяное!

Он погладил её по щеке. Лерка прижала его руку своей. За окном совсем стемнело. Под ветром шуршали безлистные ещё ветки деревьев во дворе. «Странно, почему, когда мы вдвоём, всегда так тихо, пусто, как будто в мире больше нет никого и ничего?» Она отняла руку и протянула её ладошкой вверх.

– Если я нужна тебе, вот моя рука. Что бы ни случилось, я всегда готова быть рядом…

Получилось слегка патетически. Но он взял её за руку и потянул к себе.

Потом он шепнул ей на ухо: «Ты же этого хотела?». Шепнул, смеясь. Она отстранилась, чувствуя, как закипают слёзы: «Я не этого хотела, совсем не этого, я хотела просто быть рядом с тобой». По тёмному занавешенному окну скользили огоньки фар редких машин.

В этой жизни я не ошибаюсь [6] Борис Гребенщиков, «Сталь» («Акустика») , – тихонько шептал в углу музыкальный центр. И вдруг стало понятно, что она ждала зря. Всё зря, всё напрасно…

– Ты всё так же любишь Гребенщикова?

– Люблю… Часто слушаю в машине…

– Я в прошлом году в Москве была на его концерте, очередной какой-то юбилей… Но эту песню он почему-то не пел. Всё остальное пел, а эту – нет. Вообще «Акустику» так сложно оказалось купить, я сколько лет ищу, не могу найти. Куча дисков уже Гребенщикова, а этого нет.

– Возьми, дарю.

В ванной комнате она увидела приоткрытый навесной шкафчик над раковиной. Не удержалась, заглянула. На полках, вперемешку с умывальными принадлежностями, лежали одноразовые шприцы в упаковках и ампулы без подписи. «Чёрт, чёрт, этого ещё не хватало!». Она молча смотрела на содержимое, не в силах отвести взгляд. Больно, как больно… Теперь уже явно стало понятно, что всё обречено – мечты, желания. И он обречён тоже.