Виктория Холт - Кёрклендские забавы

В ту минуту при мысли об этом на меня нахлынула неожиданная волна счастья и я поняла, как сильно скучала по этим краям с тех пор, как их покинула.

Джемми, должно быть, заметил, как изменилось выражение моего лица, потому что обронил:

– Уже недолго, мисс Кэти.

И вот наконец наша деревня. Гленгрин. Несколько домиков, жмущихся к церкви, постоялый двор, огороды и коттеджи. Мы проехали мимо церкви, через белые ворота, по подъездной дорожке, и перед нами предстал Глен-хаус. Он показался мне меньше, чем я себе представляла, за опущенными жалюзи виднелись кружевные занавески, но я знала, что внутри на окнах висят тяжелые драповые шторы, которыми можно наглухо задернуть окна.

Будь дядя Дик дома, он бы отдернул шторы, поднял жалюзи, и Фанни стала бы причитать, что от солнца выгорает мебель, а отец… отец даже не услышал бы ее.

Когда я выбиралась из двуколки, из дома вышла Фанни, услышавшая, как мы подъехали.

Можно было подумать, что эта типичная с виду йоркширка, невысокая и полная, как бочонок, обладает веселым нравом, но она не была хохотушкой. Наверное, это годы, проведенные в нашем доме, сделали ее строгой.

Критически осмотрев меня, Фанни произнесла своим обычным твердым голосом, слегка растягивая гласные:

– За это время вы совсем истощали.

Я улыбнулась. Необычное приветствие для женщины, не видевшей меня четыре года, единственной, кого я могла бы назвать матерью. Впрочем, я и ожидала чего-то подобного, ведь Фанни никогда не была нежна со мной. Ей казалось, как она выражалась, «глупым» выставлять напоказ свою привязанность к кому-либо, и чувствам своим она позволяла проявляться только в те минуты, когда она бранила меня за что-то. И все же эта женщина прекрасно изучила мои наклонности и природные потребности. Она строго следила за тем, чтобы я всегда была накормлена и должным образом одета. Никаких излишеств и, как она это называла, «всякой мишуры» мне носить не разрешалось. Фанни весьма гордилась своей прямотой, нежеланием вуалировать правду и привычкой откровенно высказывать собственное мнение, зачастую довольно нелицеприятное. Я прекрасно видела ее положительные качества, но прежде редко заслуживала проявления ее любви, пусть даже неискренней. Сейчас все эти воспоминания нахлынули на меня. Фанни осматривала мою одежду, и ее уста кривились; как же хорошо я помнила это движение ее губ!

Почти не умевшая улыбаться от удовольствия, Фанни всегда была готова презрительно ухмыльнуться.

– Вот, значит, как вы там одеваетесь? – Ее губы снова дрогнули.

Я спокойно кивнула.

– Отец дома?

– Кэти…

Это был его голос. Он спускался по лестнице в холл. Отец был бледен, под глазами залегли тени, и я, впервые взглянув на него глазами взрослого человека, подумала: он выглядит каким-то растерянным, как будто чувствует себя чужим в этом доме… или в этом времени.

– Отец!

Мы обнялись, но, хоть он и попытался изобразить нежность, я почувствовала, что это неискренне. У меня появилось странное ощущение, словно отец не рад моему возвращению, как будто ему хотелось от меня избавиться и он предпочел бы, чтобы я оставалась во Франции.

И там, в нашем сумрачном холле, не пробыв в доме и пяти минут, я почувствовала, как гнетет меня это здание, и во мне пробудилось желание его покинуть.

Как жаль, что меня встречал не дядя. Тогда мое возвращение было бы совсем другим!

Дом сомкнулся вокруг меня. Я направилась в свою комнату, где солнце пробивалось сквозь жалюзи. Я подняла их, впустив в помещение свет, потом открыла окно. Моя комната находилась на верхнем этаже, поэтому окрестности из нее были видны как на ладони, и при взгляде на них у меня по телу от удовольствия побежали мурашки. Эти места совсем не изменились и все так же меня радовали. Мне вспомнилось, какой восторг доставляло мне катание на собственном пони, хоть меня всегда сопровождал кто-то из работников конюшни. Когда дядя Дик бывал дома, мы катались вместе, ехали то рысью, то галопом, и ветер бил нам в лицо. Помню, мы часто останавливались у кузнеца, и пока какой-нибудь из лошадей меняли подкову, запах прижигаемых копыт щекотал мне ноздри; я сидела на высоком табурете и попивала из стакана домашнее вино Тома Энуисла. От вина я немного пьянела, и это чрезвычайно забавляло дядю Дика.

– Ох и веселый вы человек, капитан Кордер, ох и веселый! – не раз говорил Том Энуисл моему дяде.

Однажды я вдруг поняла, что дядя Дик хотел, чтобы я выросла такой же, как он, и поскольку мне самой хотелось этого больше всего на свете, между нами воцарилось согласие.

Мои мысли устремились в прошлое. Завтра, решила я, поеду кататься верхом… На этот раз одна.

Каким же долгим показался мне первый день дома! Я обошла здание, заглянула во все комнаты… темные комнаты, куда не было доступа солнцу. У нас были две служанки, Джанет и Мэри, обе уже немолодые. Они походили на бледные тени Фанни, что, впрочем, было естественно, ведь Фанни сама их выбрала и обучала.

Джемми Беллу помогали на конюшне два парня, они же ухаживали за садом. У отца никакой определенной профессии не было. Он был из тех, кого называют джентльменами. Окончив с отличием Оксфорд, он какое-то время преподавал и увлекся археологией, которая привела его в Грецию и Египет. Когда он женился, моя мать стала путешествовать с ним, но перед самым моим рождением они осели в Йоркшире, где отец собирался писать книги по археологии и философии. Кроме того, он пробовал себя в живописи. Дядя Дик как-то сказал, что беда моего отца в том, что он слишком талантлив, тогда как сам дядя, не имея вовсе никаких талантов, стал простым моряком.

Как же часто я мечтала о том, чтобы моим отцом был дядя Дик!

В промежутках между плаваниями дядя жил с нами. Это он навещал меня в школе. Таким я и рисовала его в своем воображении: вот он стоит посреди зала с белыми стенами, куда провела его Madame la Directrice [1] Госпожа директриса (фр.). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.) , ноги широко расставлены, руки в карманах, вид такой, будто все это место принадлежит ему. Мы были очень похожи, и я никогда не сомневалась, что под его пышной бородой скрывается такой же острый подбородок, как у меня.

Дядя подхватил меня на руки, оторвал от пола, как когда-то в детстве. Думаю, будь я старухой, он сделал бы то же самое. Это был способ показать мне, насколько я дорога ему… А он мне. «С тобой здесь хорошо обращаются?» – спросил дядя, и его глаза вдруг воинственно сверкнули, словно он готов был ринуться в бой с моими обидчиками.

Он ненадолго забрал меня из школы. Мы ехали по городу в тарахтевшей коляске, которую он нанял, заходили в магазины, покупали для меня одежду, потому что дядя увидел нескольких девочек из моей школы и решил, что они выглядят элегантнее, чем я. Ах, милый дядя Дик! После той встречи он добился, чтобы мне выплачивали хорошее пособие, и именно по этой причине я вернулась домой с целым сундуком нарядов самых разнообразных фасонов и видов, которые, как меня убеждали дижонские модельеры, привозили прямиком из Парижа.