Мира Градова - Любовь похожа на тебя

Мамочка. Она всегда была очень уверенным в себе человеком. Именно благодаря ее уверенности и полной поддержке со стороны моей бабушки, спустя восемь месяцев после ее стремительного и неудачного романа нас стало трое. Именно с ее открытостью и абсолютной честностью, без увиливаний и прикрытий, я в семь лет узнала, что дети не появляются после визита аиста, их не находят в капусте. Благодаря ее откровенным разговорам все подростковые ахи и охи меня благополучно миновали. Нет, не удерживание под замком или строгий контроль. Просто доходчивое объяснение об уважении к себе, как личности, о ценности, которую можно подарить только тому, кто этого действительно заслуживает. Смотри шире и будь готова к тому, что обидчиков на жизненном пути будет более, чем предостаточно. Умей защитить себя.

Знала бы она как окажется права…

«Не стоит пытаться избавиться от воспоминаний, надо научиться жить с ними.»

Mike Enslin

Балансируя на грани реальности и сна, я погружаюсь в свое прошлое. Отпускаю мысли, которые всегда сдерживаю. Потому что потом не справляюсь с эмоциями и задыхаюсь от боли. Сейчас же хочу чувствовать… Если болит, значит живая. Мертвые не ощущают ни боли, ни сожалений, ни горечи утраты, ни-че-го.

Моё детство, юность проходили в спокойном и умеренном темпе. По-разному случалось: было и безоблачно, и с трудностями. Разве бывает по-другому у простых и обычных людей мира сего? Нет, нет и еще раз нет. Зарплата мамы с двух подработок и скудная пенсия бабушки поддерживали нас на плаву и позволяли не голодать. И пусть у меня не было в изобилии игрушек, одежды и разнообразия в еде, но я была по-своему счастлива. От теплой и натруженной руки мамы на моей голове. От ласкового голоса бабули, когда она мне читала на ночь. От наших поездок на дачу и вечеров в саду, когда есть только ароматный малиновый чай, пышные пироги с вишнями и уютные разговоры в сгущающемся сумраке. Несмотря на жесткое воспитание и ограниченный круг общения, я умела принимать любовь и дарить ее окружающим меня близким людям. Я светилась и излучала свет, окутывая им каждого, кто попадал в моё личное пространство, пусть таких и было немного. Мой характер не приобрел жестокость от уроков жизни. Я не стала агрессивной или озлобленной. Просто научилась быть осторожной, тщательно выбирающей себе друзей. Жаль только, что эти умения все же мне не помогли в нужное время и я сломалась. Да, жаль…

Сняла маску. Забылась.

Двухкомнатная квартира, как и скромный дачный участок – это все наследие моего деда. Он прошел вторую мировую войну от начала до конца и был награжден орденом Славы, медалями «За отвагу» и «Боевые заслуги». По возвращению домой, его так же поощрили и материально, что значительно облегчило нам существование, когда его не стало. Меня он не застал. Мама была на пятом месяце беременности, когда он просто уснул вечером и не проснулся на утро. Говорят, что это самая щадящая смерть. Хотя, кто мы такие, чтобы так утверждать? Как мы можем знать, что чувствует человек в момент, когда знает, что уже никогда не сможет открыть глаза и обнять родных. Или он вообще ничего не ощущает?

Почему я задаю себе такие ужасные вопросы? Наверное, от того, что полоса неудач и смертей сильно затянулась в моей жизни.

Наш устоявшийся спокойный быт был разрушен в одно мгновение. Изменения наступили резко и стремительно.

Сначала медленно сгорала мама. После оглушительного диагноза: рак груди, мы долго плакали втроем на нашей кухне. А потом была безумная карусель: диагностика, назначения, бесконечные списки рецептов, пугающие названия лекарств и самое главное – это жуткие суммы, которые словно пули прошивали наше сознание и скромные доходы. Решение продать квартиру далось не без труда, но дарило надежду, что у нас все получится и мы сможем отвоевать маму у болезни. По началу так и случилось. Квартира ушла, большая часть денег была отведена на лечение, а остаток мы вложили в жилплощадь на окраине города. Опять же, это было сделано только с подачи мамы. Она наотрез отказалась переезжать на дачу и всеми силами старалась остаться в городе. Пусть даже практически за его чертой, но все же в городе. Она была как всегда права. Работать и учиться значительно проще, когда ты добираешься за час, а не тратишь на дорогу три часа.

К сожалению, финансы закончились значительно быстрее, чем наступил прогресс в лечении. Все чаще и чаще звучали такие цены, что впору было просто взвыть от беспомощности. Мы, конечно же, так не делали, а продолжали лелеять надежду и молиться от том, что хорошие люди не уходят просто так. Не получилось. Не хватило ни веры, ни нашей любви, ни денег. Когда бабушка заикнулась о продаже дачи, мама сказала свое емкое “Нет!” и строгим взглядом пресекла дальнейшие обсуждения. А неделю спустя, поздно ночью, когда я, подкравшись, стояла за кухонной дверью на нашей скромной даче и давилась горькими слезами, с тихим ужасом слушала, как она прощалась с бабушкой. И наша дневная прогулка к реке на любимый пляж, пикник до самого вечера, долгий и проникновенный разговор о прошлом и будущем, все это застыло в моем сознании очень четко. Осознание, что мама не говорила о настоящем, пришло только после ее похорон. В тот теплый сентябрьский день она попрощалась со мной. Под утро двадцать пятого сентября ее не стало. Мама просто уснула и не проснулась, так же, как и ее отец.

Я наивно верила, что она ушла тихо и спокойно. А потом, уже после смерти и бабушки, которая прожила всего на полгода дольше, я нашла заключение патологоанатома о смерти мамы. Она приняла такое количество снотворного, что шансов на то, чтобы проснуться у нее просто не было…

Остаться одной в двадцать один год без защиты, без нормального дома и надежды на счастливое будущее – это ли не безжалостный удар судьбы? Как оказалось, нет. Моя жизненная чаша только начала наполняться.

Когда я попыталась вернуться на учебу, после годового академического отпуска, шепот в стенах университета был оглушительнее самого громкого крика: “сиротка”, та самая “бедная Настя”. Дешевый сериал. Не иначе. Очень быстро и цепко прилипло ко мне это клеймо “беднаянастя”. Началась необоснованная травля. А самое главное, что я и повода-то не давала! Не плакала по углам, не стенала и не жаловалась! В душе пылало негодование, какое кому дело до чужой жизни? Зачем обсуждать, к чему подобные разговоры? Неискреннее и лживое: “Как я вам сочувствую, Анастасия”, “Анастасия, какое горе вас настигло, нелегко теперь, да?”, вызывало чувство тошноты и горечи. И если я и ранее выделялась на фоне этой разношерстной толпы своей уединенностью и отстраненностью, то после и подавно стала ходячим культом “давайте все на нее смотреть”. Господи, ну не понимала я, что им всем не так!