Татьяна Иванько - Светлый град на холме, или Кузнец. Том 2

И вот я слушаю в пол-уха, что она говорит сейчас, потому что я не знаю, как я буду жить следующие недели, а может месяцы. Как, Сигню?!

Я посмотрел на неё, бледную сейчас, сосредоточенную. Вся её всегдашняя лёгкость испарилась, будто не было. Мы к войне готовились, всю Свею шли завоёвывать, она не была так сосредоточенна. Конечно, тогда ей было едва восемнадцать, не она предводительствовала, хотя, по сути, и оказывалась вторым человеком в войске. Она вела воинов в бой вместе со мной. Теперь же она идёт одна. Одна. Как я отпускаю тебя одну?!..

Я ничего не говорила об этом Сигурду, но когда мы узнали о чуме, я похолодела, сразу вспомнив его сны.

А ещё я подумала вот о чём: не для того ли всё это происходит, чтобы избавить его от меня, чтобы он мог взять другую жену и родить наследников?

Не в этом ли Высший замысел? Ведь сам он не откажется от меня, как я не откажусь от него…

Я лежала рядом с ним до самого утра без сна и думала о том, как Судьба ведёт нас. Я не могу стать настоящей дроттнинг, матерью наследников, значит, я должна уйти. Мы сопротивлялись этому с ним вдвоём, но Свея под покровительством Высших сил…

Слёзы беззвучные и горячие текли из моих глаз, теряясь в волосах на висках. Только не разбудить его, иначе он почувствует моё отчаяние и не даст мне сделать того, для чего предназначили меня Боги – высшей жертвы ради спасения моей Свеи.

Спасения от чумы. Спасения от меня…

Я прижалась головой к его тёплой могучей спине, ты будешь счастлив, мой конунг, когда боль утихнет. И когда услышишь, наконец, крик своего новорожденного сына. Тебе всё давалось легко до сих пор, ты завоевал Свею всего за год. Тебя обожает, почти обожествляет твой народ, всё делается так, как ты задумал.

Но ты не принёс ни одной жертвы за это. Ты не был даже ранен в битвах. Пришло время заплатить. Я буду твоей платой. Твоей жертвой. Той священной жертвой, что приносят на алтарь Богам.

Свеи давно не приносят кровавых жертв, но мы знаем, что во всех уголках мира Боги требуют крови. Самая дорогая кровь для тебя – моя. Этой жертвой ты спасёшь и Свею и свой род.

« Мой возлюбленный, мой конунг, мой муж, единственный, кого я люблю и буду любить всегда, даже теперь, когда я ушла в Хеллхейм.

Я всё равно рядом с тобой. Я оберегу тебя от всего, от всех горестей и потерь впредь. Ты выстроишь Свею такой, как мечтал, как мы мечтали вместе, я всегда буду рядом и ты будешь чувствовать мою любовь, она согреет тебя в холода и осветит тебе путь в темноте.

Помнишь, как мы ночевали в лесу? Ты был в забытьи, но ты услышал моё сердце, полное любви и оно не дало тебе уйти в Нифльхейм тогда. Вот так и теперь, моё сердце будет с тобой. Ты всегда услышишь его.

Но не смей идти за ним. Не смей отказаться от земной жизни и уйти искать меня в Хеллхейме! Ты конунг, за которым Свея. Ты должен жить и продолжить твой род.

Женись и как можно скорее после моей смерти, суета жизни, радость от рождения наследников, любовь женщины исцелят тебя. Ты будешь вспоминать меня, и чувствовать, как я защищаю тебя и твоих детей. Никто не умрёт из них, как не был ранен никто из наших алаев в Битве четырёх конунгов.

Не позволяй себе горевать, не дай своему сердцу разорваться. Смертью не заканчивается ничего, я не покину тебя. Моя любовь навсегда с тобой. Прощай, мой Сигурд.

С.С.»

Это письмо я отдала Эрику Фроде со словами:

– Отдай это Сигурду, когда я узнаешь, что я умерла там. Не раньше.

Эрик воззрился изумлённо:

– Ты думаешь… Что, всё так серьёзно?

– Я ничего ещё не знаю. Но всё может статься, – уклончиво ответила я, хотя я уже знаю, что, как бы не обернулось дело, я не вернусь оттуда. Я послана туда спасти Свею, своей смертью в том числе.

– Что-то не нравишься ты мне сегодня, – нахмурился Эрик.

– Мне кажется, я давно перестала тебе нравится, Эрик. С тех пор как вышла замуж примерно, и ты понял, что я теперь не просто дочка Лады. Что я не её копия и даже не слишком похожа на неё.

Он смотрит на меня, качая головой:

– Не похожа. Она была смирение и мягкость, а ты…

– Что, жёсткая? – усменулась я.

– Я боюсь тебя порой, столько в тебе силы.

Я не стала долго говорить с Эриком. У меня совсем не было времени, мы выступаем завтра.

Я пришла к Дионисию. Он как всегда с просветлённой улыбкой встретил меня. Он не почувствовал ни отчаяния, владеющего мной, ни смертной тоски, подступившей к сердцу.

Он говорил много, напутствовал и поучал как всегда, но я не слушала его. Я пришла проститься, просто посмотреть на старика, моего учителя, которого знаю и уважаю всю жизнь, кто научил меня так многому. Прежде всего, учиться и учиться всегда, размышлять, сомневаться, слушать и слышать, что говорят и думают другие. Он даже сам не знал, как много дал мне.

Как и Маркус. Всегда оживлённый, при этом увлечённый своей вечной вознёй с законами, сравнением их во всех ему известных сводах, в разных государствах. Тех, что есть сейчас и тех, что уже давно не существуют.

Он угостил меня вином и долго, смеясь, рассказывал, как один из его помощников перепутал близнецов, разбирая дело о наследстве.

– Самое смешное, Сигню Regina (царица), это то, что близнецы эти разного пола! Вообрази, Сигню, мужчина и женщина! Ох, как они ругались! И так чуть не подрались ещё… – хохотал он, вытирая слёзы, выступившие на морщинистых веках.

Я поцеловала весёлого нашего законника, сто лет проживёт с таким нравом человек.

Последних, перед сном я посетила Хубаву и Ганну.

– Что ж удумала, касатка, почему одна едешь, неопытных лекарей взяла, а нас… – Хубава обняла меня.

– Некого там лечить будет, Хубава. Никто чуму не лечит, не знаешь будто.

– Зачем они тебе тогда? – удивилась Ганна.

– Чтобы душа у тех, кто остаётся была спокойна.

Хубава внимательно разглядывала меня:

– Не то что-то с тобой, детка. Будто сделала что… Расскажи. Кому ещё и сказать, как не нам, – Хубава хмурилась, вглядываясь в меня.

Но я только обняла их обеих, пряча выступившие слёзы на их щеках и начавших седеть волосах…

То, что я сделала, останется со мной, никто не узнает никогда.

Этой ночью такой по-летнему короткой мы не размыкали рук, губ и глаз. Я уже не умолял её остаться. Об этом всё было сказано столько раз, что эти слова болели в горле.

Я не просил поскорее вернуться – это не в её власти, и ничего не мог поделать с болью всё теснее сжимающей моё сердце. Я только хотел наглядеться на неё, надышаться ею. Я ничего не мог больше. Я провожаю Сигню на битву с непонятным мне, ужасным врагом. Я – её, не она меня. Эта дикая неправильность, эта несправедливость не могла никак улечься в моей голове, в моей душе.

И, когда утром я смотрел вслед уходящему отряду, поднявшему пыль на дороге, и Боян накинулся вдруг на меня с упрёками, я не знал что ответить ему.