Николай Левченко - БЛЕF

Вооруженный у конвейера надсадно воющим ключом на электрической подвеске перед колесами свежеокрашенных грузовиков или по пути в спортзал, где ожидал его безжалостный и ироничный точно ирод тренер, он не забывал своих домашних разысканий. И если выпадала парочка минут, тут же обращался к виду иероглифов, обозначавших эту гексограмму, которые изображались в книге так:

Как воплощение единого вселенского дифтонга, хотя бы и звучавшего для каждого по-своему, они казались слитными, словно бы сомкнулись и срослись на протяжении эпох. Пробуя представить их раздельно, перевернув в уме и снова ставя вместе, он прилагал усилия к тому, чтобы добиться четкой ясности их восприятия и пробовал подольше задержаться в этом состоянии. Все отвлекающие звуки уходили, хотя он сознавал себя и не терял самоконтроль, как шестым чувством мог улавливать, что происходит рядом, у конвейера. И тут же, если было надо, прекращал свое занятие. Но бессознательно он, видно, размышлял еще о чем-то. И то, что было в его мыслях, на что никто не мог рассчитывать, вдруг постучалось в дверь само.

В один воскресный день как манна с неба – и делоустроителем и врачевателем души, в доме появился старый закадычный друг отца, как он многозначительно, сняв шляпу и свой долгополый серый макинтош, представился: Трофимов . Он был уже немолод и выглядел в своем просторно-старомодном и непритязательном наряде как тайный выдающийся кудесник. Да, не вызывая почему-то ни малейших опасений, его особа вышла будто из арабских сказок с оригинальными, проложенными чем-то наподобие пергамента офортами, виньетками и золотым тиснением, которыми зачитывался с детства. В нем было сразу что-то от Синдбада, который после долгих странствий по чужим морям с несметными богатствами опять ступил на отчий брег, и от сибарита-колдуна в запутанной истории про Аладдина. Статиков о нем ни разу прежде не слыхал и никогда не видел.

– Не знаю уж, чего и ожидать? двадцать лет ни слуху, ни духу! – стоя перед гостем, смущенно и не чересчур приветливо сказала мать. – Хотя бы известил заранее…

Кажется, она была не так удивлена, как насторожена приходом давнего знакомого.

Выслушав ее, Трофимов хохотнул. Он был под стать своей хламиде мешковат и лысоват, с коротким шишковатым носом, широким лбом и твердым крупным подбородком, который сразу же запоминался. И от порога оглядев убогое жильё с покатым забубенным полом, веско произнес:

– Коли быть точным – двадцать два . Давненько, уважаемая, да. А ведь я тот, кто вам сейчас и нужен!

Мать собрала на стол – ленивые блины на скисшем молоке, которые в минуту испекла на газовой плите, и летошнюю, в сахаре, чернику. Затем, сняв фартук, присела и сама перед своим знакомым.

– Чем Бог послал, не обессудь!

Приятеля отца завали Николай Сергеевич и из разговора оказалось, что он холост. В столичном аппарате он занимал высокий пост. Но этим положением напыщен не был: держался, не чинясь, и рассуждал весомо; с юмором и прибаутками рассказывал о разных переделках и коллизиях, в которых побывал. И был умен. Статикову он, между прочим, сообщил, что оны времена работал в Совнархозе, в отделе Управления делами. Когда их упразднили, методом возгонки, или «как конюший за обозом», он перебрался в министерство и ныне уж курирует всю область. Так-то.

– Ну, знаете, и я не Бог, но кое-что могу! – сказал он со значением по поводу жилищных тягот.

Затем, как подобает сказочному гостю, Николай Сергеевич пообещал, что спустит с кого следует три шкуры. И ушел.

Перед рабочей пересменой в понедельник, в служебном кабинете с мореными панелями и целой сворой телефонных аппаратов, который расторопно выделил в его распоряжение директорат, он разливал армянский «Арарат» по чашкам, выплеснув оттуда в кадку с фикусом, видимо уже не раз переживавшим это, не стимулирующий жидкий чай, и вперемежку делал наставления, читая будто по стеблям тысячелистника:

– В спорт ты зря, Сергей, ударился, не для тебя это, не тот фасон. Но курс был, в общем, верный. Как себя покажешь, утвердишь, так дальше пойдет, коли проявишь кроме твердости еще и гибкость. Вопрос с квартирой и твоим трудоустройством я решу. Запомни, если я чего пообещал, так сделаю. Со мной или за мной ты будешь, так это после сам уж выбирай. Только уж, смотри, не подведи, пострел. Лиха беда начало, – слышал?

Смирив свой молодой бескомпромиссный ригоризм, Статиков пил «Арарат» вприкуску с трюфелями и поддакивал. Даже если бы ему и не напомнили об этом, он все разумел и слышал. Вскоре после этой встречи он переменил работу. А еще через месяц, наскоро припомнив школьные азы по алгебре и написав с одной помаркой сочинение, он был вне конкурса зачислен на вечернее отделение в Экономический институт.

Так, не прибегая ни к каким волшебным заклинаниям и астрологическим прогнозам, он установил, что каждое заветное желание в своем целенаправленном развитии осуществимо. «Книга перемен» и 18 двухкопеечных монет, с помощью которых он гадал, подбрасывая их по три кряду, и, выбирая между Инь и Ян, давали, ясно, не прямой, а приблизительный, гипотетический исход в своей интерпретации событий. Сами же законы Дао, – до некоторых пор они вели его и дальше, подсказывая верный путь, не позволяя задаваться или раскисать среди побед и неудач, – были неизменны и неизменно подтверждали это. Может быть, поэтому перед лицом свершившегося факта он не испытывал тогда особых неудобств. Чернильный заводской комбинезон был немудрено заменен батистовой рубашкой, купленными из заначки кожаными туфлями и отутюженными брюками. Свои раздумья относительно Трофимова, со всей взаимосвязью прошлого и настоящего, он отложил. Его расспросы могли бы растревожить мать. Естественно, она желала ему счастья и везения во всевозможных начинаниях: желала, как умела; при этом очень не хотела ворошить минувшее. Он видел в этом предостережение, угрозу для перспективы жизни вообще, как понимал это тогда, и для своей карьеры в частности. Даря его своей заботой и теплом, мать, разумеется, была права: любая ноша тянет перед восхождением!

Надежда Павловна, как называли в школе мать, была взыскательна к словам: если б что-нибудь такое и подумала, то никогда бы не сказала сыну. Но он сумел прочесть это в ее глазах. На этой стайерской дистанции ему теперь долженствовало закрепиться.

Для тех, кто верит в тайную символику оккультного, теургию чисел и в малообъяснимые народные приметы, наверно следует сказать, что полное название организации, в которой ему предстояло утвердиться, в стандартную печать с гербом едва вмещалось. В дальнейшем он просит извить его за фельетонный слог и вольность некоторых сопоставлений, к которым прибегает только для того чтобы передать то состояние, ту меру восприятия и гамму ощущений. Почти зеркально отражая состояние морали в обществе и в то же время, узурпируя ее, служа по разным поводам и камнем преткновения и оправданием, такое отношение к иным чертам действительности преобладало в головах людей как независимо не от чего. Внося разлад в порядок восприятия, все вместе взятое, – имея вроде бы благую просветительскую цель, разменивало чувства и исподтишка подтачивало ум, насколько понял он впоследствии. Не осуждая никого, он это просто констатирует и бесконечно сожалеет.