Делла Сванхольм - Французский поцелуй

– Значит, магия Шанталь больше не работает, – прошептал Клод.

Кондорсе покрутил бокал с вином, казавшийся слишком хрупким в его сильных пальцах.

– Я вижу, что ты сам чувствуешь это, Клод. Хотя и пытаешься обманывать сам себя, – проронил Кондорсе. – Твой вариант, безусловно, хорош – но в нем не хватает какого-то самого важного последнего штриха, последнего удара резцом, который бы сделал эту работу по-настоящему совершенной. Похоже, ты просто не смог извлечь из куска гранита все, что ты должен был высечь из него! Все очень хорошо, очень красиво, изящно, но… в твоей скульптуре нет того, что сделало бы ее по-настоящему великой. – Кондорсе покачал головой. – Я не знаю, с чем это связано – с тем ли, что тебе не удалось до конца воплотить свой замысел, или с тем, что сам твой замысел был не до конца удачен. А может быть, тебя в чем-то подвела модель, с которой ты делал скульптуру. Ведь когда ты ваяешь изображение женщины, то от модели зависит до двух третей успеха. Ты только посмотри на скульптуру Гленна Мак-Дональда – и ты сразу же убедишься в этом. Ты помнишь ослепительную красавицу в первому ряду? На которую постоянно косился даже сам мэр Марселя, семидесятилетний Жан-Клод Годэн? Это и есть модель Мак-Дональда. Элис Хартли – молодая актриса, поэтесса… и, возможно, его любовница. – В голосе Кондорсе слышались несвойственные ему пронзительно нежные нотки.

Дешанель побагровел.

– Мне наплевать, кто она, и в каких отношениях состоит с Мак-Дональдом! – вырвалось у него. Его глаза потемнели, стали почти совсем черными. – В конце концов, это конкурс скульптур, а не конкурс красоты! – Он провел дрожащей рукой по лицу. – Все это так несправедливо! Ведь и я вложил в свою скульптуру всю свою душу, все мастерство!

– Но тебе их не хватило. – Жан-Батист Кондорсе покачал головой, – И в этом и твоя вина, и твоя беда.

– Что же мне делать? – Клод Дешанель до боли стиснул руки. Неужели все его старания, все неимоверные труды, бессонные ночи – все насмарку?

– Послушай, Клод, а когда ты готовился к участию в конкурсе, ты что же, не думал, что у него будет лишь один победитель? – с сарказмом спросил Кондорсе.

Комок застрял в горле Клода. Он не нашелся, что ответить.

Жан-Батист Кондорсе небрежно откинул назад непокорную седеющую гриву своих волос и взял бокал вина. Смакуя, он сделал несколько глотков «Chateau La Lagune», стоившего безумных денег.

Дешанель смотрел в сторону. Внутри у него все словно омертвело от разочарования и обиды.

– Впрочем, учитывая то, что ты – очень даровитый скульптор и вместе с Мак-Дональдом вдвоем вышел в финал конкурса, опередив несколько десятков других мастеров, жюри совместно с городским советом Марселя решило предоставить тебе еще один шанс. И это – третья причина, по которой я согласился встретиться с тобой, – проронил член французской Академии. – Если ты снова соберешься с силами и сумеешь создать по-настоящему выдающуюся скульптуру, которая будет столь же талантлива, как и произведение Гленна Мак-Дональда, то ее установят перед зданием вокзала вместе с его изваянием. И тогда вы разделите призовой фонд в размере десяти миллионов евро. – Кондорсе поставил бокал на стол. – Но только при условии, что ты создаешь действительно потрясающую скульптуру!

Клод Дешанель сделал глубокий вдох. Голова его внезапно стала ясной, плечи расправились. Перед Кондорсе вновь сидел сильный, мускулистый человек, про которого говорили, что он управляется в бурном море с лодкой так же бесстрашно и умело, как и со скульптурным резцом в своей студии.

– Значит, моя судьба – в моих руках! – воскликнул он. – Клянусь, я сделаю это!

Кондорсе пристально посмотрел на него своим пронзительным взглядом, который не раз заставлял людей, участвовавших с ним в публичных дебатах на телевидении или в университетской аудитории, внезапно краснеть и лишаться полемического задора.

– Боюсь, здесь все зависит не от тебя, а от вдохновения, – медленно, точно произнося приговор, проговорил он. – Сумеешь ли ты каким-то волшебным образом обрести его – вот в чем вопрос!

В окно робко, почти стыдливо заглянули первые лучи солнца, откуда-то из-под самой крыши донеслась веселая песенка жаворонка, и Клод понял, что наступило утро. Он потер виски. Голова гудела – сказывалась бессонная ночь, полная бесконечных беспокойных раздумий. Он наклонился к книге великого французского скульптора Огюста Родена и прочитал строчки, которые становились все более отчетливыми и рельефными в разгоравшемся свете дня: «Оглядываясь назад, я невольно вспоминаю, что в основе каждого моего великого произведения лежала великая модель. Модель, которую точно посылала мне судьба, чтобы разбудить дремавшие во мне силы и позволить сделать то, что не удавалось никому другому. Мои модели ответственны за успех моих скульптур точно так же, как и я сам. Но ирония судьбы заключается в том, что мои имя знают все, а имена моих моделей порой знаю лишь я сам».

«Но ведь это то, о чем говорил Кондорсе! – пронеслось в голове Клода Дешанеля. – Мне надо найти модель, которая вдохновляла бы меня так же, как Родена. И как Гленна Мак-Дональда. И тогда я сделаю это!»

– Это вообще не проблема, – улыбнулся Мишель Дюкло. – У нас – самое лучшее модельное агентство не только в Марселе, но и на всем юге Франции. Клянусь, я вам покажу таких красавиц, один взгляд которых заставляет позабыть обо всем на свете. Вы можете лепить буквально любую, месье – и у вас получится самая прекрасная статуя в мире!

– Когда их можно будет посмотреть? – нетерпеливо спросил Клод Дешанель.

Директор агентства бросил взгляд на часы – усыпанный бриллиантами хронометр «Патек-Филипп»:

– К двенадцати часам дня они будут здесь. Но… есть одна проблема.

– Какая же? – нахмурился Клод.

Мишель Дюкло откинулся на спинку кресла.

– Я никогда не лезу в личную жизнь своих клиентов, – медленно произнес он. – Если бы я делал это, то давно вылетел бы из этого бизнеса. Но вы – слишком крупная фигура, чтобы не знать многого про вас, даже не занимаясь специально исследованием вашей биографии. И я знаю, что вы уже много лет живете с бывшей актрисой, ставшей ныне театральным модельером – и по совместительству вашей моделью. Я имею в виду Шанталь Тюренн. – Он поправил лежащие перед ним бумаги. Было видно, что чувствует он себя крайне неловко. – Мне известно, что вы всегда делаете свои скульптуры с нее. Это – ваш фирменный прием. Не будет ли она возражать, если я подыщу вам другую модель? Злить женщину – самое последнее дело, как говорим мы, французы. И не только мы…

Клод стал мрачнее тучи. Ах вот оно что… Да, похоже, весь Марсель знает, что он делает свои изваяния только с Шанталь. Но это, черт побери, не помогло ему выиграть конкурс! А сейчас он был готов идти до конца, невзирая ни на что. Это стало делом его чести как скульптора.