Татьяна Воронцова - Не проси моей любви

Герман вздохнул.

– И не только голос, – добавила Нора.

– Что же еще?

– Ох, Герман… Ты ведь знаешь, что производишь сильное впечатление.

– Знаю, мне говорили. Но не знаю, как мне это удается. Я не прилагаю для этого никаких специальных усилий. Я даже не очень представляю, какого рода это впечатление. И почему оно такое, а не другое.

– Правда? – Нора внимательно посмотрела на его бледный, полурастворенный в дымке холодной соловецкой ночи, профиль.

Ей вспомнилось, как Аркадий незадолго до их переезда в поселок столкнулся с Германом на террасе Белого дома и прижал его спиной к опорному столбу, не давая пройти. Что он сказал тогда? «Не зли меня, иначе я размажу по стенке твою знаменитую гордость и твое знаменитое достоинство. Я разнесу в пух и прах все твои иллюзии относительно собственной персоны. Имей в виду, я могу это сделать, потому что я сильнее тебя». И минутой позже: «В сущности ты просто умелый провокатор, а весь этот сказочный ореол вокруг тебя – лишь подтверждение того, что задуманное тебе удается. Еще бы! Врожденные достоинства плюс приобретенные навыки делают твое обаяние непреодолимым». Аркадий считал, что Герман провоцирует умышленно, преследуя совершенно конкретную цель.

– И у тебя даже никаких предположений нет?

– Нет. – Он покачал головой. Улыбнулся. – Но, возможно, они есть у Леонида.

– Предлагаешь обратиться к нему с вопросом?

– Не предлагаю, но и не возражаю.

Позже она так и сделает. Отловит красавчика блондина в бильярдной и задаст ему вопрос в лоб. «Интрига, – ответит тот с мечтательной улыбкой. – Он выглядит легкой добычей, но на деле оказывается не добычей вовсе. Это всегда заводит. Согласна? Кажущаяся хрупкость, обманчивая доступность…» – «Так вот почему вы все… и твой отец… и этот Болотов…» – «К этой компании, – возмущенно воскликнет Леонид, сверкая глазами, – меня попрошу не причислять!»

Но это все потом. Сейчас же она задала еще один вопрос, который давно вертелся у нее на языке:

– Как вы сюда добирались? Ты и Ленька. Через Архангельск?

– Через Кемь.

– На поезде?

– На двух попутках.

– Умно.

Герман скромно улыбнулся.

– А потом на теплоходе?

– Нет. Договорились с капитаном небольшого рыболовного катера.

– Очень умно! Как встретил вас Аркадий? Удивился?

– Гм. Пожалуй, «удивился» – не совсем правильное слово.

– Какое же будет правильным?

Он сказал. Фыркнул, покосившись на ее лицо.

– Правильное, но неприличное.

– И что было дальше?

– Дальше он уложил Леньку под капельницу, а мне велел держаться от него подальше.

– Это я знаю, – кивнула Нора.

– Знаешь, но спрашиваешь.

– Да. Потому что знаю не все, что хочу знать.

Герман глубоко вздохнул.

– Ты хочешь знать, выдал ли Аркадий себя, увидев, кто пожаловал к нему после трехлетнего отсутствия… после того скандала, который повлек за собой мое изгнание с фермы… выдал ли он себя, обнаружил ли свои чувства ко мне, ведь только осел может полагать, что их не осталось или что они невинны.

– Да, – призналась Нора.

– К тому моменту мы с Аркадием уже довольно долго играли в игру «я знаю, что ты знаешь, что я знаю», поэтому в демонстрации не было нужды.

– А ты испытываешь чувства к нему?

– Я его уважаю. Разве это не очевидно?

– Уважаешь. И только?

– По-твоему, этого мало?

– А к другим мужчинам… – Она запнулась, но решила продолжить. – Есть мужчины, которых ты не только уважаешь, но и отдаешь должное их сексуальной привлекательности?

– Есть.

– Леонид?

Пауза. Натянутая улыбка.

– Я отдаю должное его сексуальной привлекательности. Но уважение – это главное.

У нее чуть не вырвалось: «Между вами что-то было?» Но она вовремя прикусила язык. Взгляды, которые они изредка кидали друг на друга, нежные и свирепые… скользящие прикосновения, временами переходящие в неловкие объятия или жесткие захваты… шуточки, поддразнивания, улыбки с прищуром, одна сигарета на двоих. Все это не ускользало от ее внимания, более того, она замечала, что и другие обитатели фермы поглядывают на них со стыдливым любопытством.

Это либо происходит, либо нет. Время тут ни при чем.

И что теперь делать?

– Спрятать его для начала, – ответил Герман, потому что вопрос свой, как выяснилось, она задала вслух.

– Где же ты его спрячешь? – подумав, спросила Нора. – Человек – не чемодан. Ему необходимо есть, пить, дышать, двигаться. А такому реактивному, как Леонид, для всего перечисленного необходимо достаточно большое пространство. Скажем, в гостиничном номере он и трех дней спокойно не просидит.

– Это точно.

– Так где же?

Герман с прищуром глянул в сторону.

– Есть одно место.

По направлению его взгляда Нора догадалась о направлении мыслей.

– Место хорошее. Но я слышала, что оно имеет статус зоны строгой заповедности и попасть туда можно только по специальному разрешению.

– Да, – подтвердил Герман. – Причем не по отдельному разрешению музея-заповедника, как было раньше, а по благословению Соловецкого монастыря. [4] 19 ноября 2009 года наместник и игумен Соловецкого монастыря архимандрит Порфирий (Шутов) был назначен директором Соловецкого государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника. В романе имя наместника и игумена Соловецкого монастыря, а также имя игумена и скитоначальника Голгофо-Распятского скита, изменены по этическим соображениям.

– И ты надеешься его получить?

– Есть другой путь, Нора.

– Угнать катер, провезти его сиятельство через Анзерскую салму контрабандой, высадить на Колгуевом мысу, построить шалаш и оставить там вместе с лисами, зайцами и оленями? Ну, летом он, допустим, с голоду не помрет…

– Нет! Нет! – Герман, смеясь, замахал руками. – Во-первых: я не умею строить шалаш и не думаю, что Ленька умеет. А ты случайно не умеешь? Ну, вот. Во-вторых: я не пойду на катере через Анзерскую салму. Быть может, я и сумасшедший, но не до такой степени. В-третьих: остров не настолько велик, чтобы можно было всерьез рассчитывать, что появление молодого отшельника, хоть с шалашом, хоть без шалаша, останется незамеченным.

– Ладно, сдаюсь. Говори.

– Можно приехать на остров в качестве трудника. Как в старые добрые времена. Голгофо-Распятскому скиту ежегодно требуются мужчины для летних работ по восстановлению разных построек. Предпочтение отдается верующим и непьющим, но это, я думаю, удастся организовать.

– Обратить язычника в православную веру?

– Обратить язычника всяко легче, чем атеиста.

– Почему ты так думаешь?

– Язычник верит в бога, неважно, как его по имени… В то всевидящее око, от которого невозможно утаить никакое намерение и никакой поступок. – Герман пожал плечами, словно бы дивясь на такое устройство языческого сознания, но по большому счету ничего не имея против. – Атеист же отрицает само измерение, где в основе наблюдаемого, предметного мира присутствует некая всемогущая инстанция.