Виктория Сурина - Метатрон

Но пахло здесь не серой. Обоняние, сумевшее пробиться сквозь жар и боль, учуяло запах. Запах спекшейся крови, освежеванного мяса и почему-то – кислой овечьей шерсти. Так кисло пахнет в мечетях – так пахнут мягкие персидские ковры, истоптанные тысячами босых ног.

Я попробовал пошевелиться, но тело не слушалось, а каждое движение лица, даже дыхание, было настоящей мукой – кожу разрывало, словно тонкий пергамент.

Паника удушливой волной подкатила к горлу, по спине пробежал холодок липкого пота, в висках застучало. Я понял, что слышу только стук собственного сердца и кровь, спешащую по жилам.

Закричать. Закричать, чтобы оттолкнуться хотя бы от собственного крика, чтобы осознать себя в пространстве. Но нет, не в этот раз…

Губы спеклись, вросли друг в друга, как бинт врастает в рану. Попытка раскрыть рот провалилась, и я смог только замычать. Так тихо и невнятно, что и сам не был уверен – мои ли это звуки и существуют ли они вообще.

Я был заперт в собственном теле. Мое сознание билось в застенках, не находя выхода. Может, это кома? Господи, пожалуйста, дай мне выбраться! Дай. Мне. Вырваться.

Собрав все силы и всю волю, что еще оставались, я разорвал спекшиеся губы, и закричал. Но услышал только слабый, хриплый стон.

Пересохший рот окропился кровью, ее солоноватый вкус был живым. Я был живым. И, узнав ответ на главный вопрос, ватный, больной мозг подкинул еще один. Еще два. Где ты? Кто ты?

Как только что проснувшийся, я теперь пытался обрести себя. Очнуться в собственной постели, в чужой постели, в какой-нибудь постели…

В голове должны были пролетать картинки с местами, где я жил. Но они не пролетали. Вместо них чернела все та же пустота обратной стороны век.

Но вдруг, что-то на мгновение блеснуло. Как будто случайный лучик солнца заглянул в мою могилу. И я услышал мягкий шорох. Тут, и правда, был ковер, и некто шел по нему. Шел, чтобы остановиться рядом со мной.

Тонко зазвенела металлическая посуда, ее, наверное, поставили на пол. В воздухе разлился нежный, сладковатый восточный аромат. Какие-то цветы. Жасмин? Роза?

Пришедший затянул вполголоса заунывную, увлекающую в транс мелодию, и моих век коснулась теплая, влажная, ароматная ткань.

Похоже глаза загноились, и ресницы плотно склеились засохшим гноем. А теперь влага его растопила, и я наконец прозрел.

Смотреть было больно, хотя кроме темноты и смотреть было не на что. Только под глазами светлела маленькая тонкая рука и белела холщовая тряпочка, мягко касавшаяся моего лица. Тряпочка успокаивала и утешала. Терзавшая тело боль становилась глуше, как будто откатываясь куда-то вглубь, прячась, укутываясь, забываясь.

Я засыпал, обретая покой. Сознание уже не казалось заточенным. Ему становилось хорошо и уютно внутри истерзанной, измученной плоти. Плоти только требовалась передышка, отдых, чтобы восстановиться и снова заработать, как раньше… Надо было дать ей эту возможность.

Прежде, чем провалиться в сон, сквозь смыкающиеся веки я успел заметить женщину. Женщину в белом платке, склонившуюся надо мной.

У нее были синие глаза. Большие синие глаза.

***

Габриэль мягко опустился на землю и глубоко вдохнул пряный и терпкий ночной воздух. Похолодать еще не успело, но звезды уже высыпали на чистый и ясный небосклон. Габриэль любил бывать на земле и даже немного завидовал брату, которому выпала честь прожить здесь целую жизнь, жизнь человека.

– Братец, твой земной путь окончен! Можешь собираться домой! – ответа не последовало. Темная, сгорбленная спина, едва проступавшая сквозь ночную мглу, осталась безучастной к таким новостям. Габриэль смутился, но продолжил, – Завтра к тебе придет машиах, ты укажешь на него людям, передашь ему учеников и будешь свободен!

И снова тишина. Габриэлю даже пришла шальная мысль, а не умер ли брат? Возможно, ли это при теперешнем его состоянии? Он подошел к нему и аккуратно положил руку на острое, отощавшее плечо.

– А что потом? – брат повернулся к Габриэлю, и тот невольно отшатнулся. На него смотрела страшная восковая маска, кости, едва обтянутые кожей, и большие, впалые черные глаза, нервно поблескивающие при свете звезд.

– Эм… Потом… Потом тебе нужно будет умереть, как человеку, естественно. Мы что-нибудь придумаем, ты же знаешь.

– Она меня убьет? Да? Вы же специально так придумали? Она приходит ко мне каждый день. Каждый день, брат. То стоит в толпе, то подходит с вопросами, то твердит как заведенная: «Ты машиах, ты! Стань машиахом!» А я ничего не слышу, я вижу только тонкую смуглую кожу с голубоватыми прожилками, маленькую острую грудь и узкие мальчишечьи бедра, покачивающиеся на каждый шаг… Что со мной происходит? Зачем вам это? – он вдруг схватил руку Габриэля, вцепившись в нее колючими, костлявыми пальцами. Малах даже почувствовал боль и прикусил губу – воплощаться на Земле было естественно, но не всегда приятно. Уж лучше бы он явился брату дуновением ветерка.

– Братец, ты же знаешь, что раньше ангелы могли бывать на земле по своей воле и жить с земными женщинами, но Господа это не устроило, и он сделал нас бесплотными духами. Теперь мы спускаемся лишь по его указам, и только здесь обретаем телесный образ или какой иной. Тебя, как великого священника, великого князя и вождя небесных ратей Б-г направил сюда с важнейшей из миссий. Для этого ты принял человеческое обличье, а, значит, и все, что оно влечет за собой – свободную волю и право выбора. Посылая тебе женщину, Б-г дает тебе другой путь. Выбери правильный, вот и все, – Габриэль чувствовал, что сам не верит в то, что говорит. Это были заученные фразы, которые знал каждый малах. Фразы, которые вряд ли могли помочь метущемуся Йоханану.

Состояние брата пугало Габриэля. Да, Б-г дал своему Первосвященнику тяжелое послушание. Но разве мог он, высший из малахов не справиться с ним? А Йоханан, очевидно, не справлялся, он был потерян и истощен. И никто не сказал Габриэлю, что ему делать в этом случае, как помочь брату выкарабкаться и снова обрести почву под ногами. Вот и приходилось повторять банальные истины, не имея ничего другого под рукой.

– А что будет, если я пойду с ней, а не с Б-гом?

– Для мира ничего не изменится. Машиах все равно придет. Не завтра, так послезавтра. Не здесь, так в другом месте. Кто-то займет твое место подле трона Господа. Все пойдет своим чередом, другим, но тоже своим.

– Что ждет меня?

– Не знаю… Жизнь, обычная человеческая жизнь. Со смертью и разложением в конце. И вряд ли она будет праведной и счастливой, с такой-то женщиной и с таким-то грехопадением. И, конечно, туда, – Габриэль ткнул пальцем в черную сияющую бездну, распростертую над их головами, – ты больше не вернешься. Справишься? – он не хотел пугать брата, но что еще он мог ему ответить? Это Йоханану дали человечность, как послушание и благословение, а ему, никогда не приходилось быть кем-то еще, кроме как безвольным посланцем Г-да. Он не понимал, что твориться в голове у брата, и не мог понять. Всемогущий малах был бессилен перед человеческим естеством.