Владимир Волкович - Чёрные вдовы

Прилукову было весьма приятно, что Мария Николаевна сделала его своим доверенным лицом, что она делилась с ним, как с близким другом, своими горестями, просила его советов. И хотя ему было жаль эту женщину, он чувствовал, что совсем не безразличен ей. Прилуков согласился представлять Тарновскую на бракоразводном процессе, но даже и мысли не имел о каких-то близких отношениях. Поскольку Донат Дмитриевич слыл серьёзным человеком, заботящимся о своей репутации, отношения с Марией Николаевной были деловыми, ну и немного приятельскими. Только и всего.

В девятнадцатом и самом начале двадцатого века российское общество делилось на чёткие сословия, членам которых было предписано соответствующее поведение. В Киеве и Москве были десятки заведений, где любой мужчина мог снять себе проститутку, однако все эти девушки были в основном из крестьян. В глазах образованных и состоятельных мужчин они и не считались за настоящих женщин. С проституткой можно было общаться, жалеть её, но любить – нет. С нею невозможно было посетить театр и ресторан, пригласить в гости, познакомить с друзьями. И даже если и возникало чувство, похожее на любовь, добром это никогда не кончалось.

Насладиться же плотской любовью с женщиной из высшего общества, красивой и замужней, гордой и уверенной в себе, было практически невозможно. Дамы из высшего общества казались бесполыми, замужество и эротика не были между собой связаны. Брак освящал, скорее, духовный и официальный статус женщины, чем сексуальный. Замужество издавна предназначалось для зачатия и воспитания детей, сторона же физическая, эротическая, сексуальная оставалась как бы втуне. Женщина, которая нарушала эти нормы, жёстко обличалась, отлучалась от привычного круга, а часто изгонялась из семьи. От неё отворачивались родственники и близкие знакомые.

И вот на фоне этого барьера вдруг появилась женщина – Мария Тарновская, графиня, дама высшего света, в чьих жилах текла кровь Марии Стюарт, с которой при известном обхождении, настойчивости и пухлом кошельке можно было попробовать от запретного плода любви. Во всяком случае, весь Киев был наполнен рассказами о такой возможности, которые передавались из уст в уста. Без присущей каждой женщине скромности, наглая и развратная, не склонная к романтизму, она сама выбирала мужчин. Причём эта женщина развила в себе гипнотическую способность притягивать их, влюблять в себя. Несомненно, как и большинство холостых московских студентов, Донат в молодые годы, да и позже, судя по их совместным с Василием Васильевичем вылазкам, посещал такие заведения в Соболевом переулке.

Незадолго до Рождества 1906 года Прилуков получил письмо из Киева, причём адресовано оно было не на домашний адрес, а в контору:

«Милейший Донат Дмитриевич!

Наступил день, в который я наконец отважилась признаться в том, что столько времени доставляло мне страдания. Я больше не в силах нести в себе эту муку и каждый день, каждый час думать о Вас.

Я люблю Вас!

Теперь, лишь произнесла это, мне стало легче.

Когда Вы рядом, когда дотрагиваюсь до Вас, я вся дрожу, и мне стоит больших усилий сделать так, чтобы никто, и Вы тоже, не заметил этого.

Я с нетерпением жду встречи с Вами, видеть Вас, чувствовать всею душою, всем сердцем, всем телом.

Скорей, скорей в Москву!

Обнимаю, Мария».

Через несколько дней Мария Николаевна была уже в Москве. Сразу из гостиницы она поехала к Прилукову.

– Здравствуйте, Донат Дмитриевич, – приветствовала ещё с порога, ожидая, что адвокат сейчас кинется её обнимать.

Но он спокойно поздоровался и стал расспрашивать, старательно делая вид, что никакого письма не было:

– Здравствуйте, Мария Николаевна, рад видеть вас в добром здравии. Как обстоят ваши дела, что слышно в славном граде Киеве?

Мария поняла, что он или не получил письма, что было маловероятно, или сделал вид, что ничего не произошло.

– В Киеве всё спокойно. Я сейчас поеду решать некоторые свои дела, а к семи вечера приглашаю вас отужинать у меня в гостинице. Пора обсудить подробнее наши дела.

Донат склонил голову то ли в знак согласия, то ли неопределённости. Но Мария уже ощущала шестым или седьмым чувством, что пескарь заглотил наживку и с крючка не сорвётся.

В номере горел тусклый свет. Обстановка была скорее романтичной, чем деловой, Донат сразу это отметил. Он снял пальто, оставшись в лёгкой белой сорочке.

– Садитесь, – пригласила дама, показав на место напротив себя.

Беседа сначала протекала вяло, касаясь лишь предстоящего бракоразводного процесса. Тарновская спрашивала о перспективах оставления детей мужу, когда раздался осторожный стук и официант закатил тележку с заказанными яствами, бутылкой бордо и любимым Марией абсентом. Разговор продолжился, касаясь общих тем, Мария осторожно расспрашивала о возможностях раздела имущества и денег и шансах оставления с нею детей.

Но вскоре беседа оживилась, теперь попеременно предлагались тосты.

– Ну, Донат Дмитриевич, а этот тост я хочу предложить за успешное завершение нашего общего дела. – Мария встала с бокалом в руке, поднялся и Прилуков. – А на брудершафт? – игриво подмигнув, проговорила она. Они завели руки с бокалами одну за другую, выпили, и Мария смело подставила свои губы для поцелуя. Прилуков сначала слегка коснулся их, потом поцелуй стал глубже и азартнее.

– А вы хорошо умеете целоваться, – похвалил он Тарновскую, они всё ещё стояли близко, и рука мужчины лежала на плече женщины.

– И не только это я умею, Донат Дмитриевич.

Она погладила ладонью по сорочке и, привычно расстегнув пуговицу, положила нежную руку на грудь мужчине. Прилуков напрягся, вот он, тот самый момент, когда он ещё может отодвинуться и сказать что-нибудь шутливое, снимающее необратимость минуты. Но зачем, зачем мучить себя и уверять, что ему неприятно это прикосновение, что он серьёзный и ответственный человек, занимающий высокое положение в обществе, что у него любимая жена и трое детей, что он не должен, не может себе позволить… Не должен? Не может? Но, чего уж там скрывать от себя, хочет.

Женская рука, словно идя вброд и пробуя глубину, медленно и ласково поглаживала волосики груди, подбираясь к соску. И когда, наконец, достигла его, быстро другою рукой расстегнув сорочку, припала губами к манящей коричневатой горошине.

Донат стоял как столб, в его мозгу всё ещё вяло шевелились мысли, что надо прекратить это действо, затягивающее, как в воронку уже иной судьбы, что это дьявольское наваждение, происки сатаны, в сеть которых он стремительно погружается. Он предчувствовал, что жизнь сворачивает с привычной колеи и женщина, которая уже ловко расстёгивала его брюки, тянет в пропасть, но противостоять этому был более не в силах. Все мысли исчезли, когда сначала руки, а потом и губы охватили кольцом вздыбленную плоть.