Мэри Элизабет Брэддон - Тайна леди Одли

– Джордж, – позвал его Роберт, немного понаблюдав за ним, – ты боишься молнии?

– Нет, – отрывисто ответил он.

– Но, мой дорогой, многие, даже самые храбрые люди, боялись ее. Едва ли это можно назвать страхом, это естественно. Я уверен, что ты боишься.

– Нет, не боюсь.

– Но Джордж, если бы ты увидел себя, бледного и изможденного, с огромными ввалившимися глазами, прикованными к небу, как будто ты увидел там привидение. Говорю тебе, я знаю, – ты боишься.

– А я говорю, что нет.

– Джордж Толбойс, ты не только боишься молнии, но и злишься на себя за это и на меня за то, что я заметил твой страх.

– Роберт Одли, если ты произнесешь еще хоть одно слово, я тебя ударю, – сказав это, мистер Толбойс вышел из комнаты, с силой хлопнув дверью.

Те черные тучи, что закрывали душную землю, словно крыша из раскаленного железа, неожиданно исторгли из себя потоки ливня, когда Джордж выходил из комнаты; но если молодой человек боялся молнии, то дождя он явно не испугался, так как сразу же спустился к входной двери и вышел на мокрую дорогу.

Около двадцати минут он ходил туда и обратно под проливным дождем, а затем вернулся в таверну и поднялся в свою комнату. Роберт Одли встретил его, промокшего насквозь, на лестничной площадке.

– Ты идешь спать, Джордж?

– Да.

– Но у тебя нет свечи.

– Она не нужна мне.

– Но взгляни на свою одежду! Ты видишь, что с тебя течет? Бога ради, что тебя вынесло из дома в такую ночь?

– Я устал и хочу спать – не мешай мне.

– Может, ты выпьешь горячего бренди с водой, Джордж?

Роберт Одли мешал Джорджу пройти, он беспокоился, что его друг ляжет спать в таком состоянии, но Джордж со злостью оттолкнул его, и проходя мимо, сказал тем же хриплым голосом, какой Роберт заметил у него в Корте:

– Оставь меня в покое, Роберт Одли, и держись от меня подальше.

Роберт последовал за ним в спальню, но молодой человек захлопнул дверь у него перед носом, поэтому ему ничего больше не оставалось, как предоставить мистера Толбойса самому себе.

«Мое замечание о том, что он боится молнии, вызвало его раздражение», – подумал Роберт, спокойно укладываясь спать, абсолютно равнодушный к раскатам грома, сотрясавшим, казалось, его кровать, и к молнии, отблески которой играли на зеркальных дверцах шкафа.

Гроза пронеслась над тихой деревушкой Одли, и проснувшись на следующее утро, Роберт увидел яркое солнце и между белыми занавесками окна кусочек безоблачного неба.

Иногда после бури бывает такое ясное, спокойное утро. Звонко пели птицы, на полях поднялась желтая пшеница и гордо колосилась после ожесточенной схватки с бурей, которая на протяжении ночи пыталась с помощью ветра и дождя склонить к земле тяжелые колосья. Листья дикого винограда весело стучали в окошко Роберта, отряхивая блестящие, как бриллианты, капли дождя с каждой веточки и усика.

Джордж уже ожидал своего друга за столом, накрытым к завтраку. Он был бледен, но абсолютно спокоен.

Он пожал Роберту руку в прежней, сердечной манере, которая была присуща ему до того, как ужасное несчастье настигло его и разрушило его жизнь.

– Прости меня Боб, – извинился он, – за мое недостойное вчерашнее поведение. Ты был совершенно прав, гроза выбила меня из колеи. Она всегда оказывала на меня такое действие, еще со времен юности.

– Ничего, старина. Мы уезжаем или, может быть, останемся и пообедаем сегодня вечером с дядей? – спросил Роберт.

– Ни то, ни другое, Боб. Сегодня такое чудесное утро. А что, если мы прогуляемся, половим рыбу и вернемся в город поездом в шесть пятнадцать вечером?

Роберт Одли согласился бы на что угодно, только чтобы не противоречить своему другу, поэтому, позавтракав и заказав обед на четыре часа, Джордж Толбойс вооружился удочкой и отправился на прогулку в сопровождении своего друга.

Но если раскаты грома, которые потрясали гостиницу «Солнце», не нарушили спокойствия Роберта Одли, то совсем иначе обстояло дело с более тонкими чувствами юной супруги его дяди. Она страшно боялась молнии. Ее кровать перенесли в угол комнаты, плотно задернули вокруг нее занавески, и она лежала там, зарывшись лицом в подушки и конвульсивно вздрагивая от каждого раската грома. Сэр Майкл, чье сердце никогда не знало страха, тревожился за это хрупкое создание, которое ему судьбой было предназначено оберегать. Госпожа не желала ложиться спать почти до трех часов ночи, когда последний раскат грома не затих в дальних холмах. Все это время она лежала, не сняв своего красивого шелкового платья, закутавшись в одеяла, из-за которых было видно только ее искаженное страхом лицо, и спрашивала время от времени, закончилась ли гроза.

Ближе к четырем часам ее муж, почти всю ночь просидевший у ее постели, заметил, что она все-таки уснула глубоким сном; пробудилась она почти пять часов спустя.

Люси вышла к завтраку в половине десятого, напевая какую-то шотландскую песенку, с легким румянцем на щеках. Как и вся природа после бури, она вновь стала красивой и веселой при солнечном свете. Напевая, она легким шагом вышла на лужайку, то тут, то там срывая последние розы, добавила к ним две веточки герани, и легко шагая по росистой траве, выглядела такой же свежей и сияющей, как и цветы в ее руках. Войдя в дом через стеклянные двери, она попала в объятия баронета.

– Любимая, – обрадовался он, – какое счастье, что ты опять весела! Знаешь, Люси, прошлой ночью, когда я увидел твое бледное маленькое личико из-под зеленых покрывал, с красными кругами вокруг запавших глаз, мне было трудно узнать свою маленькую жену в этом мертвенно-бледном, дрожащем, испуганном создании. Слава богу, что сегодня солнечное утро вернуло румянец твоим щекам! Я молю Бога, Люси, чтобы мне больше никогда не увидеть тебя такой, как прошлой ночью.

Люси встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, но он был так высок, что она доставала ему только до бороды. Она сказала ему, смеясь, что всегда была глупой и трусливой – боялась собак, боялась коров, боялась грозы и бурного моря.

– Боялась всего на свете, кроме моего обожаемого, благородного, красивого супруга, – добавила она.

Госпожа обнаружила, что ковер в ее гардеробной сдвинут, и узнала о потайном ходе. Она шутливо побранила мисс Алисию за дерзость провести двух мужчин в ее комнаты.

– И они видели мой портрет, Алисия, – возмущалась она. – Покрывало с него упало на пол, а на ковре я обнаружила огромную, мужскую перчатку. Взгляни!

Она протянула перчатку из толстой кожи для верховой езды, принадлежавшую Джорджу. Он уронил ее, разглядывая картину.

– Я дойду до таверны и приглашу ребят к обеду, – пообещал сэр Майкл, когда уходил на свою утреннюю прогулку.

В это солнечное сентябрьское утро леди Одли порхала, как бабочка, из комнаты в комнату – то присаживалась к роялю и наигрывала какую-нибудь балладу, или пробегала быстрыми пальцами мотив блестящего вальса, – то суетилась около оранжерейных цветов с маленькими серебряными ножницами, – то заходила в гардеробную поболтать с Фебой Маркс и заново причесаться уже в третий или четвертый раз, так как ее локоны постоянно раскручивались, чем доставляла немало беспокойства своей горничной.