Мэри Элизабет Брэддон - Тайна леди Одли

Хотя объявление появлялось три раза подряд, общество в Корте мало интересовало исчезновение мистера Толбойса, после этого единственного случая его имя больше не упоминалось ни сэром Майклом, ни госпожой, ни Алисией.

Отношения Алисии Одли и ее хорошенькой мачехи не улучшились после того вечера, когда молодой адвокат обедал в Корте.

– Она тщеславная, легкомысленная, бессердечная маленькая кокетка, – говорила Алисия своему ньюфаундленду, Цезарю, который был единственным поверенным секретов юной леди. – Она опытная, законченная кокетка, Цезарь; ей недостаточно окрутить половину мужского населения в Эссексе своими кудряшками и глупым хихиканьем, она во что бы то ни стало должна заставить этого глупого кузена стоять перед ней на задних лапках. У меня просто не хватает терпения с ней.

В подтверждение последнего заявления мисс Алисия относилась к своей мачехе с такой явной дерзостью, что сэр Майкл счел себя обязанным сделать замечание своей единственной дочери.

– Бедняжка очень чувствительна, Алисия, – увещевал баронет, – она чрезвычайно болезненно воспринимает твое отношение.

– Я нисколько не верю этому, папа, – уверенно ответила Алисия. – Ты думаешь, что она чувствительна, потому что у нее мягкие маленькие белые ручки, большие голубые глаза с длинными ресницами и всевозможное притворство, которое вы, глупые мужчины, называете очаровательным. Чувствительна! Да я видела, как она этими самыми хрупкими белыми пальчиками делает жестокие вещи и смеется, видя причиненную ею боль. Мне очень жаль, папа, – добавила она, увидев огорченное выражение на лице отца. – Хотя она встала между нами и украла у бедной Алисии любовь твоего щедрого сердца, я хотела бы полюбить ее для твоего блага, но я не могу, не могу, не может и Цезарь. Она подошла к нему однажды с хищной улыбкой на лице и погладила его большую голову своей мягкой ручкой, но если бы я не держала его за ошейник, он бы вцепился ей в горло и перегрыз его. Она может очаровать всех мужчин в Эссексе, но она никогда не подружится с моей собакой.

– Твою собаку следовало бы пристрелить, – сердито ответил сэр Майкл, – если Люси подвергнется опасности из-за ее злобного нрава.

Ньюфаундленд медленно повернул голову в сторону говорящего, как будто он понял каждое слово. В этот момент в комнату зашла леди Одли и животное съежилось около своей хозяйки с приглушенным рычанием. В поведении собаки чувствовался скорее ужас, чем ненависть, каким бы невероятным не мог показаться страх Цезаря перед этим хрупким созданием, как Люси Одли.

Несмотря на все свое дружелюбие, госпожа не могла не заметить, что Алисия не любит ее. Они никогда не упоминала об этом, лишь однажды, пожав своими изящными плечами, она промолвила со вздохом:

– Весьма прискорбно, что ты не можешь полюбить меня, Алисия, так как я никогда не умела заводить врагов, но если приходится, то ничего другого мне не остается. Если мы не можем быть друзьями, то давай, по крайней мере, соблюдать нейтралитет. Ты не будешь пытаться вредить мне?

– Вредить вам! – воскликнула Алисия. – Как я могу повредить вам?

– Ты не будешь пытаться лишить меня привязанности твоего отца.

– Может быть, я не могу быть такой любезной, как вы, госпожа, и расточать улыбки и комплименты каждому встречному поперечному, но я не способна на низость, и даже если бы и была, то, я думаю, вы настолько защищены любовью моего отца, что никто, кроме вас самой, не может лишить вас его привязанности.

– Как ты неумолима, Алисия, – произнесла госпожа с небольшой гримасой. – Я полагаю, ты намекаешь на то, что я лжива. Но я не могу не улыбаться людям и не говорить им любезности. Я знаю, что я не лучше других, но что же делать, если я приятнее . Это естественно.

Таким образом, Алисия исключила любую возможность сближения между ней и мачехой, и поскольку сэр Майкл был в основном занят сельским хозяйством и спортом, из-за чего ему приходилось проводить много времени вне дома, то вполне естественно, что госпожа была вынуждена искать общества у своей белобрысой служанки.

Феба Маркс в точности соответствовала тому типу девушек, которых произвели из служанок в компаньонки. Она была достаточно образованна, чтобы понимать свою хозяйку, когда Люси позволяла себе разражаться интеллектуальной трескотней, в которой язык едва поспевал за мыслями. Феба неплохо знала французский и могла читать романы в желтых обложках, которые заказывала госпожа в Берлингтон-Аркейд, и обсуждать со своей хозяйкой перипетии этих романтических историй. Сходство Люси Одли и ее горничной, возможно, сближало этих женщин. Оно не было явным, их можно было увидеть рядом и ничего не заметить. Но если бы кто-нибудь увидел, как Феба бесшумно скользит по темным коридорам Корта в призрачном свете сумерек, он легко мог принять ее за госпожу.

Резкий октябрьский ветер гнал по липовой аллее опавшие листья и с призрачным шорохом наметал их в кучи вдоль сухих гравиевых дорожек. Старый колодец наполовину, должно быть, был заполнен листьями, принесенными ветром, которые как в водоворот затягивало в его черную, разрушенную пасть. Опавшие листья усыпали плотным ковром тихую гладь пруда, полностью скрыв его прозрачные воды. Усилия всех садовников, которых нанял сэр Майкл, не могли сдержать разрушительного натиска осени на землях вокруг поместья.

– Терпеть не могу этот унылый месяц! – воскликнула госпожа, прогуливаясь по саду и зябко поеживаясь под своим манто из соболей. – Повсюду разрушение и упадок, и холодный свет солнца освещает это уродство земли, словно сияние газовых ламп морщины старой женщины. Состарюсь ли я когда-нибудь, Феба? Выпадут ли мои волосы, так же, как листья опадают с этих деревьев? Что со мной станет, когда я буду старой?

Она вздрогнула при этой мысли и, плотнее укутавшись в меха, зашагала вперед так быстро, что ее служанка с трудом поспевала за ней.

– Ты помнишь, Феба, – продолжала она вскоре, замедлив шаг, – ты помнишь тот французский рассказ, что мы с тобой читали – историю о прекрасной женщине, которая совершила какое-то преступление – не помню какое – в зените своей власти и всеобщего поклонения, когда весь Париж пил за ее здоровье, а простые люди, оставив без внимания карету короля, бежали толпой за ее экипажем, только чтобы взглянуть на ее лицо? Ты помнишь, как она хранила свою тайну почти полвека, проведя свои преклонные годы в кругу семьи, любимая и почитаемая провинциальным обществом, как святая и благодетельница бедных; и когда она поседела и глаза почти ослепли от возраста, ее тайна из-за какой-то неожиданной случайности была раскрыта; ее судили, признали виновной и приговорили к сожжению на костре? Короля, который ей покровительствовал, уже не было в живых; двор, где она блистала, канул в прошлое; влиятельные чиновники и судьи, которые могли бы ей помочь, давно сгнили в своих могилах; храбрые юные рыцари, которые отдали бы жизнь за нее, пали на полях сражений; она пережила всех и увидела, как век, к которому она принадлежала, растаял, как дым; и она взошла на костер в окружении лишь нескольких невежественных крестьян, которые забыли о ее щедрости и улюлюкали вслед злой колдунье.