Галина Вязовцева - Девочка-ромашка

Перепрыгивая через две ступеньки, быстро вернулся в бухгалтерию. Странное дело, он себя сейчас ощущал молодым пацаном, который спешит с девчонками познакомиться. Девчонки, и правда, уже вскипятили чайник.

Никитин выложил из пакета сок и пироги.

–Вот, девчонки, что было, то и купил.

Потом пил с девушками чай. Вернее, смотрел, как они пьют. Ему тоже налили чай в большую кружку, на которой большими буквами было написано – дорогому человечку. Наташа откусила пирог и глянула на Олесю.

Та кивнула.

–Да, Наташа, твои пироги с этими не сравнить.

Николай изумился.

–А что, Наташа такая мастерица пироги печь?

Олеся закатила глаза.

–Вы себе не представляете! Пальчики оближешь! Язык проглотишь! Наташа нас частенько балует своими кулинарными шедеврами.

Наташа смутилась.

–Олеся, прекрати!

–И ничего – не прекрати. У тебя и тесто совсем не такое, а пушистое, прямо во рту тает, и капуста не такая кислая.

Никитин хлопнул в ладоши.

–Значит, так! Считайте, что я напросился на пироги с капустой. А ещё я пироги с яблоками люблю. И чтобы пироги не большие были. Чтобы их можно было только два раза укусить. Сразу куснуть половину, чайком припить, прожевать, и потом вторую половинку в рот.

Он сглотнул слюну.

–Блин, девчонки, вот раздразнили, чуть слюной не захлебнулся.

Никитин встал.

–Ну, спасибо. Чаем напоили. Пора мне, дел, и правда, многовато. А про пироги я не забыл. Буду ждать приглашения.

Наташа порозовела.

–Завтра приходите. Я с утра пораньше завтра встану и напеку. Можете прямо с утра приходить, пока пироги горячие будут.

Николай уже в дверях обернулся.

–Точно? Ну, глядите, завтра с утра….

И вышел. В коридоре перевёл дух. Сердце замирало, и не понятно от чего, то ли пирогов захотелось, то ли Наташа приглянулась. Он раньше её частенько видел, но как-то внимания не обращал, а сегодня…

Давно Никитин лаской женской не был обогрет, болеет жена. Не до ласк ей, а для него всегда немаловажным было тесное общение с женским телом. Пока Люба была здорова, недостатка в ласках не было.

Жена всегда послушно откликалась на его призыв. И неважно было, где, и как. Главное, чтобы с чувством, с толком, с расстановкой. И чтобы грудь помять, сосок ущипнуть, чтобы жена под ним дрогнула и…

Николай вздохнул. Не до тесных контактов теперь Любе. В чём только душа держится, лицо землистое, дышит тяжело и пахнет от неё лекарством противным. Спит Люба в одной комнате с ним, но на разных кроватях.

Растащили супруги кровати в разные стороны, потому что спит Люба неспокойно. Николай перевёл дух. Эх, сейчас бы… Оглянулся по сторонам, прихватил дрогнувшее достоинство в ладонь и резко сдавил.

Остынь, дружок, нечего мечтать, ничего тебе не обломится. И не скоро разговеться придётся. Дома глянул в сторону жены. Та тенью передвигалась по квартире, одна рука на груди, вторая живот поддерживает.

Высохла совсем его Любушка, халат, как на вешалке болтается. Жалко Коле жену, но с собой ничего поделать не может. Обнять её боится, приголубить. Про то, чтобы поцеловать, и вовсе речи быть не может.

Пожалеть бы бедняжку следовало, но тошнотворный запах гонит прочь. В последнее время старается побыстрее заснуть, чтобы не дышать запахом, что исходит от жены. Жалко Любу, но и себя, не меньше.

Только и остаётся, что слово доброе сказать. Он улыбнулся жене.

–Как ты?

Тусклые глаза уставились на него пуговками.

–Не видишь, что ли?

Николай смутился.

–А мне кажется, ты сегодня лучше смотришься.

–Это, смотря с какой стороны смотреть.

–Люба, ну, что с тобой? Ходишь вечно недовольная…

Люба взвизгнула.

–А чем мне быть довольной? Тем, что ты сияешь, как пятак начищенный, по бабам таскаешься, а я…

Из комнаты выглянула Любина мать.

–Любочка, ты чего? Николай же не виноват, что с тобой такое приключилось. Болезнь, она не спрашивает. Надо потерпеть. Скоро заживут твои раночки, и всё у вас снова будет хорошо. Правда, Коленька?

Никитин кивнул.

–Правда твоя, мамаша. Мы потерпим.

Он прошёл на кухню и услышал, как мать уговаривала Любу не ссориться с ним. Николай остановился за углом, было интересно, что скажет тёща в его оправдание. Хотя, он догадывается, что она может говорить.

И не ошибся. Тёща просила Любу помолчать лишний раз, не ссориться с мужем, а то не ровён час, Николай обидится и вовсе из дома уйдёт, что она тогда делать станет? Одна, с двумя детьми.

Мать, понятное дело, её не бросит, но мужская поддержка тоже нужна. И тяжело матери одной со всем семейством, разве Люба не видит этого? Николаю было слышно, как плакала Люба, но пересилить себя не мог.

Он понимал, что надо вернуться, пожалеть жену, сказать ободряющие слова, поцеловать, позвать с собой на кухню, пусть бы она рядом с ним просто посидела. Перед глазами снова встала Наташа.

Завтра он обязательно зайдёт в бухгалтерию. Ничего в этом плохого нет. Посидит, поест хвалёные пироги, чаю попьёт. Это никак не посчитается дурным проступком. Это же не по углам тискаться, всё на виду.

Все в автобазе знают, что жена у Николая Никитина больна, операцию тяжёлую перенесла, ему даже материальную помощь выделили, и отпуск давали, чтобы он около жены мог находиться.

Ночью Люба ворочалась и громко вздыхала, а утром неожиданно резво встала и прошлёпала на кухню. Там гремела чашками, потом позвала всех на завтрак. Из детской вышла Любина мать.

–Ой, дочка, какая ты молодец! А я прямо, заспалась нонче. Но ты у нас хозяюшка, вон как шустро управилась.

Николай быстро позавтракал, поторопил дочку, чтобы та не задерживалась. Чмокнул жену в щёчку, с трудом подавил приступ тошноты и даже вымученно улыбнулся. Ничего он не мог с собой поделать, неприятной стала ему жена.

Павлика снова в детский сад не повели, грязь на улице, чего её попусту месить, когда мама и бабушка дома. Пусть ребёнок поспит подольше, поиграет и побегает без присмотра воспитателя.

Люба присела у стола, с грустью посмотрела на мать.

–Ты видела, как Коля сморщился, когда меня целовал? И улыбка… как будто лимон целиком зажевал.

Мать подошла и погладила дочь по голове.

–Потерпи, доченька. Ещё немного потерпи, до выздоровления совсем немного осталось. У тебя и румянец появился.

Люба горько вздохнула.

–Не надо, мама. Мне до выздоровления, как до Кореи ползком. До лета дотяну и с небес вам ручкой помашу.

–Что ты говоришь, доченька!

–То и говорю. Мне в больнице сказали, что месяца три будет плохо, потом начнётся перестройка организма и наступит облегчение. А я седьмой месяц гнию, конца краю этому не видать. Видимо, успела во мне болезнь корешки свои пустить. А повторной операции я не вынесу.

Глаза матери налились слезами.