Андрей Неклюдов - Золото для любимой

Впереди синел водоем. Его отлогие глинисто-песчаные берега были изъедены змеящимися промоинами, постепенно расширяющимися в сторону озера. В верхах такой промоины можно взять пробу, хотя, скорее всего, она окажется пустой. Я ковырнул носком сапога влажное зализанное водой дно оврага. В сыром желтоватом песке блеснуло что-то черное. «Шерл?» – в первую секунду подумалось мне. Радик как-то показывал в своей «коллекции» черные блестящие кристаллы шерла – черного турмалина. Нет, тут что-то мягкое. Я ковырнул еще – полиэтилен. Черный мокрый полиэтилен. А в его разрыве проглядывает нечто белое… Какая-то эмалированная посудина с ржавыми трещинками. Кружка. Я собрался двинуться дальше, но что-то меня остановило. Что-то необычное было в окружающем кружку песке.

Пока еще с неосознанным, внезапно захлестнувшим меня волнением я опустился на колени, взял горсть песка и размазал его слоем на ладони. Одного мимолетного взгляда было достаточно… Запрокинув голову, я прикрыл глаза и так застыл, стоя на коленях на мокром дне узкой расщелины, среди сосенок, под синим пронзительным сентябрьским небом.

Я уже все понял, я уже твердо знал, что это за кружка, и все же не решался открыть глаза, опасаясь, что это мираж и что кружка исчезнет.

Вот что интересно: по словам Радика, Стефан спрятал свою добычу на восточном берегу озера (якобы неподалеку от чудом сохранившегося осинника, который отражался сейчас кровавым сиянием в синеве водоема), а я нашел ее на северном берегу, со стороны реки Каменки. Но, говорят, с кладами и не такое бывает…

Осторожно, как будто опасаясь, что находка рассыплется в прах, я извлек кружку из грунта. За ней тянулись обрывки полиэтилена.

Стоит ли говорить, с каким упоением ощутил я эту немую, эту ни с чем не сравнимую тяжесть обыкновенной с виду, чуть смятой и облупленной посудины?!

Я сорвал скотч и остатки полиэтилена с горловины кружки, накренил ее над ладонью. Вместе со струйками мутной воды на ладонь легко, словно смазанные жиром, выскользнули несколько самородков, выплыл желтый язычок золотого песка.

Волнение перешло в озноб. О таком количестве золота я не мечтал даже мальчишкой! Да это настоящий клад! Быстро оглядевшись из-за края промоины, точно солдат из маленького окопчика, я растеребил завязки рюкзака, сунул увесистую поклажу в рудный мешок. В другой мешок собрал горстями песок из того места, где находилась кружка. Его я промою в лотке. Шлих, пожалуй, будет побогаче, чем из самых продуктивных норок в мраморах.

Можно было бы промыть этот ценный материал и очистить содержимое кружки от попавших в нее примесей в ближнем водоеме, однако я испытывал инстинктивную потребность покинуть скорее это злачное (от слова «злато», а не «злак» в данном случае) место.

Километра через два я забрел в глубь ничем не примечательной березовой рощицы. Сел на шуршащую листву, стянул сапоги, бросил на куст портянки, развел огонь. Надо было немного успокоиться, перевести дух, угомонить эмоции. Да и по маршруту не мешало бы хоть что-то начеркать.

Молодые белоствольные деревца густо сыпали золотой фольгой. Мельтеша перед глазами, листья летели, крутясь, по воздуху, заныривали в сапоги, в рюкзак. Они обнаруживались между страницами пикетажки, в карманах куртки, в волосах, за шиворотом, в чашке с чаем. Воздух был настоян банным ароматом. Даже чай отдавал березовым листом и дегтярным духом березовых дров.

Жаль, у золота нет запаха. Будь он, это был бы, наверное, запах огня, молнии, запах каменного чрева Земли. И немного – осенних листьев.

Прихлебывая дымный горько-сладкий чай, я поглядывал на старенький, мятый, перепачканный глиной и осыпанный желтыми листочками рюкзак и думал о том, что в рюкзаке этом сейчас находится целое состояние. Ну, пусть не состояние, но все же стоимость этого металла составит сумму, какую мне не заработать в геологии и за всю жизнь.

«А Джоньич пусть ищет свою синюю глину!» – хмыкнул я не без злорадства.

Кстати, насчет глины. Упорный Сыроватко так хотел отыскать эту пресловутую глину, что в конце концов нашел. Хотя я бы синей ее не назвал. Она была светло-серой, может быть, чуть лиловатой, но никак не синей. Я рассматривал здоровенные куски этой породы, которые Виктор Джониевич, пряча за мужественным хладнокровием рвущееся наружу торжество, извлекал из рюкзака, и мысленно пожимал плечами: глина как глина, сухая, твердая, разотрешь в пальцах, послюнишь – липнет.

– Лучше ее назвать голубой, – дипломатично предложил Колотушин.

– Бледно -голубой, – уточнил я. – Или просто бледной.

– Ребята, да вы что! – шеф посмотрел на нас жалостливо, как на психически неполноценных. – Какая же она голубая?! Это та самая синяя глина, о которой говорил Ефим Петрович. Однозначно! Это уж к бабке не ходи.

«Ладно, – мысленно согласился я. – Синяя – так синяя. Посмотрим, что на это скажет сам господин Ендовкин».

Вместе с тем, скажу честно: я смотрел на сдержанно сияющего руководителя и немного ему завидовал. Вот нашел человек синюю глину – и счастлив. Она не синяя? Ничего, убедил себя, что синяя, и доволен собой. Почему же я не могу быть счастливым? Мучаюсь, не сплю по ночам… Полжизни мечтал о золоте, и вот получил – целых три килограмма, и что после этого изменилось? Вернулась ко мне Аня? Я стал счастливее, увереннее в себе? Увы… Даже такая редкостная, можно сказать, исключительная удача ничего по сути не изменила. Да это и понятно: никакое золото не способно заменить то, что я потерял – любовь женщины…

Вдобавок меня слегка тревожила мысль, правильно ли я поступил, присвоив эту находку. Ведь это золото намыл не я. Пусть его владельца и нет уже на свете, но, если рассудить, оно все равно чужое. В лучшем случае мне должно полагаться двадцать пять процентов, как это принято в отношении кладоискателей. А если подходить строго, то все это золото принадлежит государству, так как добыто хищническим путем.

Хотя вряд ли я решу отдать найденный клад государству ( нынешнему государству).

Я полулежал на нарах (мы сколотили их с Мишкой, когда нам надоело спать на полу) и не спеша переносил маршрутные точки с топокарты на карту фактического материала (был камеральный день). Меня отвлек от этого занятия рокот тракторного двигателя. Сунув карты обратно в папку, я быстро поднялся: мне почудился голос Гули.

Через минуту я уже встречал ее у ворот.

Гуля приехала на один день. Ее подвез трактор, направляющийся на вачу, где ломали на металл брошенное старательское оборудование. Одета она была по-походному: темно-серый, в светлую строчку мужской костюм, старенькая болониевая куртка, резиновые сапожки. Волосы, обычно распущенные, были собраны на затылке и подвязаны светло-зеленой косынкой. В руках – пластмассовое ведро.