Екатерина Мурашова - Забывший имя Луны

Кешка не понимал, но улыбался в ответ на одобрение.

С обитателями каморы Кешка ладил. Постоянных было шесть человек, иногда приходили и ночевали другие, временные. Кроме старика Бояна, постоянно жили еще желчный и ворчливый Млыга, морщинистый и образованный Тимоти, глупые, сильные и дружные между собой, как сиамские близнецы Валек и Васек, и мрачноватый, но справедливый и спокойный Поляк.

Алекс жил где-то в другом месте и в камору наведывался нечасто.

Историю кешкиной жизни (в тех пределах, в которых он сам помнил ее) знали теперь все. Пробовали было звать его Маугли, но к русоволосому, высокому и ширококостному Кешке смуглое индийское имя как-то не липло. Оставили Придурком. Собственно общались с Кешкой только двое: словоохотливый Боян и Поляк, который, почти не употребляя слов, многому Кешку учил. Остальные его практически не замечали, а встретив на пути, обходили, как стол или табуретку. Только Млыга Кешку откровенно невзлюбил, но это никого (в том числе и самого Кешку) не беспокоило, потому что даже при беглом взгляде на Млыгу становилось понятно, что именно так он относится ко всем людям без исключения.

Жизнь каморы начиналась где-то ближе к полудню. Кешка просыпался раньше и проводил время возле какого-нибудь из коммунальных удобств. К двум часам дня все вставали и каждый , сообразуясь с собственными представлениями, приводил себя в порядок. Дальше следовал завтрак, за которым все, исключая Кешку и Поляка, выпивали по банке пива, а потом пути расходились. Все кешкины попытки узнать, чем же занимались насельники каморы в течении дня, успеха не имели. Только Боян иногда говорил какими-то иносказаниями, не то имеющими, не то не имеющими отношения к действительности.

Иногда Поляк брал Кешку с собой. Тогда они шли в светлый зал с невидимыми лампами и низкими потолками, в котором стояли всякие железные и пластмассовые штуки. На этих штуках сидели, висели и лежали люди. Люди утробно вскрикивали, стонали, ухали, крутили, растягивали и поднимали какие-то детали железных штук и все это по звукам и запахам напоминало Кешке не то случку нерп, не то совхозный коровник в ночное время. Поляк показывал Кешке, что нужно делать с железными штуками и заставлял его делать это по многу раз. Кешка соглашался, потому что ему нравился Поляк, но не видел во всем этом никакого смысла. Выносливость у Кешки была, по сравнению с городскими жителями, колоссальной, и поэтому он никогда после занятий не уставал. Поляк молчаливо удивлялся и одобрительно хлопал Кешку по плечу.

Васек и Валек пытались было заинтересовать Кешку рассматриванием картинок в журналах, но Кешка как-то в принципе не усек, что в этом может быть такого интересного. Не заинтересовал его и черный ящик-телевизор, который стоял в одной из комнат. Плоские мелькающие картинки, быстро исчезающие и не связанные между собой, казались Кешке несравненно менее интересными, чем сама жизнь, которая протекала вокруг и внутри каморы.

У Кешки были свои интересы. Он никому не рассказывал о них, потому что слов было по-прежнему мало. Но количество их нарастало стремительно, и вечернего времени перед засыпанием теперь не всегда хватало, чтобы проговорить, прокатать на языке все узнанное за день. Большинство слов Кешка, не осознавая этого, просто вспоминал, потому что знал их раньше, в детстве. Если бы ему пришлось заучивать их, то его обучение языку могло бы затянуться на годы. Но он вспоминал – и счет шел на дни.

Большинство постоянных и тем более временных насельников каморы были существами неупорядоченными и не по-хорошему ленивыми. Если не надо было ничего делать – могли целыми днями валяться, глазеть в телевизор, просто плевать в потолок (иногда в буквальном смысле этого выражения). Кешка же привык «вести хозяйство». В его родном мире это было не только условием выживания, но и препятствием для окончательного одичания, прекращения собственно человеческого бытия. И теперь Кешка, у которого наконец появилась своя городская нора, осторожно, но упрямо и планомерно обживал ее.

Для начала он обзавелся кое-каким инструментом (результат обшаривания самой каморы и переговоров с Поляком. Переговоры были сложными не из-за отсутствия у последнего доброй воли, а оттого, что Кешка весьма четко представлял себе большинство слесарных и столярных инструментов, умел ими пользоваться, но совершенно не помнил их названий). Потом притащил с помойки доски и сколотил несколько неказистых, но весьма прочных и вместительных полок. Развесил их на кухне, над своим спальным местом и в ванной (изредка смывая трудовую грязь, жители каморы бросали одежду прямо на грязный, мокрый и заваленный окурками пол. К тому же Тимоти почему-то любил разводить на полу в ванной костры из газет, книг и старых журналов).

Разложив вещи, Кешка выгреб из каморы весь скопившийся там мусор, вымыл полы (Валек и Васек изумленно таращились на него, но послушно поднимали ноги, пересаживались и даже таскали с место на место спальные принадлежности, разложенные на полу), и вплотную занялся вопросом отопления. В одной комнате батарея почти не грела (видимо, из-за скопившейся где-то окалины), а в другой – грела нормально, но само отопление часто отключали из-за аварий. Подумав немного, Кешка обошел все знакомые ему помойки и нашел-таки бочку с дверцей и трубой, из тех, которые строители используют для разогрева вара. Почти два дня Кешка прожигал ее там же на помойке, для того, чтобы сжечь остатки вара и избавиться от душного смоляного запаха. Затем притащил печку в камору, поставил у окна и вывел трубу в форточку, заделав щели жестью, тряпками и остатками вара. Обитатели каморы глухо заворчали, но ужасного вида печка так уютно потрескивала и создавала такое живое и трепетное тепло, что какие-то первобытные чувства взыграли во всех насельниках (кроме Млыги, который грязно ругался, но в одиночку не мог ничего сделать), и печка получила свои права. Тимоти перестал жечь костры в ванной и с удовольствием щепил на растопку приносимые Кешкой доски . Кешка, приободрившийся и посвежевший, перестал страдать расстройством желудка, смастерил простенькие веревочные силки, ловил на задворках хлебозавода наглых жирных голубей, и запекал их своим особым способом на углях в печке или в духовке. Поначалу все отказывались от непривычного угощения, а Тимоти даже пугал Кешку какой-то страшной болезнью, переносимой голубями, но постепенно вкусные ароматы и тот первобытный азарт, с которым Кешка обсасывал голубиные косточки, растопили лед недоверия и все, кроме Поляка, стали использовать жареных голубей в качестве экзотической закуски.

Вообще к еде Кешка тоже относился весьма серьезно. Большинство жителей каморы питались чем придется, практически ничего не готовили, и более-менее ревниво относились только к выпивке. Кешка в корне изменил эту ситуацию. По его просьбе Тимоти закупил две больших кастрюли (Кешка просил котелки, но Тимоти разумно проявил самостоятельность), половник, разной крупы, и постного масла. Каждое утро теперь Кешка разжигал плиту и варил кастрюлю каши, потом съедал свою долю, а остальное укутывал в ватник и оставлял томиться в условленном месте.