Екатерина Мурашова - Забывший имя Луны

– В парикмахерскую, – решил Алекс, заводя мотор, и уже перед самым залом, сиявшим чистотой и металлом, счел нужным ободрить и успокоить. – Не бойся. Никто тебя здесь не зарежет. Просто лохмы твои пообстригут… Рая, вот клиента тебе привел, – обратился он к вышедшей навстречу тоненькой, чернявой девушке. – Обработай его скоренько, чтоб на человека был похож. И не заигрывай с ним, не трать время, он речь человеческую с пятого на десятое понимает.

– За кого ты меня держишь, Алекс! – хрипловато рассмеялась Рая, однако взглянула на Кешку с нескрываемым любопытством. – Я на малолеток глаз не кладу… А сам-то освежиться не хочешь?

– В следующий раз, – буркнул Алекс, повалился в низкое кресло и потянул с прозрачного столика какой-то красочный журнал.

Рая усадила Кешку в кресло и дробной беличьей походкой засновала вокруг, хищновато пощелкивая ножницами.

– Ну взгляни, как, нравится тебе? – не удержалась она после окончания стрижки.

Кешка взглянул в большое дымчатое зеркало. Он уже привык к зеркалам, к тому, что, глядя в них, видишь там самого себя, только как бы перевернутого. В магазине он почему-то избегал смотреть в зеркала, тупил взгляд, опасаясь взглянуть и на обновы, и на выбирающую их девушку. В машинном зеркальце видел только свое лицо. А сейчас подчинился раиному хрипловатому голосу и обомлел. Кешки в зеркале не было. Кокетливо улыбающаяся Рая в голубом халатике – была, а Кешки – не было.

Звериная Кешкина часть запаниковала было, заподозрив какую-то хитрую ловушку, но человечья составляющая вовремя заметила подмену. В зеркале отражалась не одна Рая. Рядом с ней стоял ясноглазый, высокий юноша в сером свитере и джинсовой куртке, с веселым ежиком на крупной, красивой формы голове.

– Вот же он – я! – догадался Кешка, и задумался над тем, нравится ему увиденное или не нравится.

– Смотри, какой красавец! – весело крикнула Рая углубившемуся в чтение Алексу.

Алекс поднял голову и внимательно поглядел на Кешку. Слишком внимательно – подумал Кешка и окончательно решил, что свершившиеся с его обликом перемены ему не по нутру. Словно оборвалась еще одна ниточка, связывающая его с лесом и морем.

– Кто я?! – снова мучительно застучало в висках. Привычным уже ментальным усилием Кешка загасил мысль и сопровождавшую ее боль. Еще раз поглядел в зеркало, нахмурил брови, растянул губы, обнажив крупные ровные зубы, едва заметно переменил позу, ощутив сопротивление необмявшихся еще швов.

– Алекс, кто он у тебя? Откуда ты такого взял? – с тревожным любопытством воскликнула Рая. – Он же у тебя как зверь лесной зубы скалит…

– Где взял, там больше нет, – отшутился Алекс, расплатился и махнул Кешке рукой: пошли, мол.

Дни и ночи снова, как и в первые городские дни, слились для Кешки в одну сплошную круговерть впечатлений, ощущений, звуков, зрелищ, запахов, и бездумного темного звериного отдыха. На обдумывание происходящего не хватало ни времени, ни сил.

Алекс давал минимальные пояснения, необходимые для того, чтобы не потеряться в круговерти событий, не сделать чего-нибудь недолжного, или наоборот, не пропустить того, что сделать очень даже желательно. Повинуясь не инструкциям, но своим собственным инстинктам, Кешка всегда оставался в тени, подальше от ярких ламп и светильников, ходил вдоль стен, все время держал в поле зрения все возможные выходы из помещения, на вопросы отвечал утвердительным или отрицательным кивком, общаясь же с кем-то, не подпускал собеседника слишком близко к себе, оценивал направление сквозняков и неизменно вставал с наветренной стороны.

Сначала Кешка вне дома ничего не ел, только пил, осторожно сжимая в пальцах хрупкие прозрачные чашки на ножках, но потом, используя острую лесную наблюдательность и тщательно копируя окружающих, научился пользоваться вилкой, ножом и салфетками, после чего прекратил поститься и принялся потихоньку отъедаться, явно предпочитая мясную пищу и избегая острых, наперченных блюд.

Алекс, не открыто, но внимательно наблюдавший за своим «питомцем» (сам Кешка отлично знал об этом наблюдении и учитывал его), как-то заметил, наполовину в шутку, а наполовину, вроде бы, и всерьез:

– Ты и вправду лесной зверь, хищник к тому же. Не загрызешь меня как-нибудь ночью, а?

– Я не хищник, я человек, – как всегда в разговоре с Алексом, Кешка тщательно подбирал слова. – Даже зверь своего зверя загрызть нет. Зачем спрашиваешь?

– У зверей все так и есть, – серьезно согласился Алекс. – Но у людей, Придурок, все по-другому. У людей, если человек зазевается, или там слабину даст, его тутже свои же и загрызут. И потому надо всегда настороже быть. Ты это запомни.

– Я запомнить. Но я не понимать, – упрямо мотнул стриженной головой Кешка. – Зачем человек человека загрызть будет? У людей много еда.

– Да, Придурок, ты прав. У людей очень много всего. Гораздо больше, чем нужно. Но всегда у кого-нибудь чего-нибудь больше, чем у других. Еды, одежды, самок, машин, денег, домов… Понимаешь? – Кешка кивнул. Алекс редко объяснял ему что-либо отвлеченное от места и происходящего действия, и поэтому сейчас Кешка слушал особенно внимательно. – И всегда кому-нибудь чего-нибудь не хватает. Или им кажется, что не хватает. И тогда они стараются отобрать у тех, у кого много. Это же и у зверей происходит, ведь так?

– Да. Отбирать – да. Но загрызть – нет.

– Ну, людей много, и они друг с другом особенно не церемонятся. Они вполне могут… ну, пусть не загрызть, но убить другого, чтобы выжить самим. Вот если кто-нибудь хочет убить тебя, что ты сделаешь?

– Убегу, – уверенно ответил Кешка.

– А если бежать некуда или тот, кто хочет тебя убить, закрывает выход? – Алекса явно интересовал ответ.

– А зачем тот хочет меня убить? – схитрил Кешка. – У меня ничего нет. Если есть еда, я могу дать, пусть тот будет есть тоже.

Алекс недовольно поморщился:

– Господи, откуда это у тебя такая блажь, Придурок? Кто это с тобой поделился? Человек человеку – волк, дашь палец – откусит всю руку. Помни об этом все время, иначе пропадешь.

Неожиданно Кешка выпрямился, перестал заглядывать Алексу в глаза и вдруг оказался с ним одного роста.

– Я жил в лесу, я жил в Городе, – твердо сказал он. – Мне давали есть, мне давали пить. И другое. Ты тоже давал. Ты говорил не как есть. Зачем?

Алекс дернул гладковыбритой щекой, скривил на сторону нижнюю губу и явно хотел обругать Кешку, но в последний момент передумал, собрался с мыслями и сказал вразумительно и совершенно спокойно:

– Пока ты грязь подзаборная, с тобой поделятся – так. Даже пожалеют тебя. И еды тебе дадут, и тряпья какого. Но как только ты в гору пошел, из грязи высунулся, тут-то тебя все и начинают по башке лупить, стремятся обратно загнать. И вот тут уж с тобой делиться никто не захочет, не надейся…