Сергей Бакшеев - Отравленная страсть

– Ты прости, но… Она встречалась одновременно с двумя мужчинами… И тебе, как я понял, глазки строила. Зачем тебе такая?

Я отвернулся:

– Я не могу без нее… Не могу! А про Воробьева – это только предположение.

Рука друга легла на мое плечо:

– А ты спроси у своей Жени напрямую.

– Она не моя… пока.

– Спроси про Воробьева.

– Его уже нет в живых.

– А это не важно! Еще три дня назад она отдавалась двоим. Она обманывала каждого!

– Нет!

– А ты спроси.

– И спрошу! – В раздражении я скинул руку Евтушенко.

– Спроси, спроси, – подзуживал Сашка.

– Да что ты пристал! Прямо сейчас ей позвоню, если хочешь.

Я сбежал вниз в холл общежития. Франц Оттович, заметив мой очумевший вид, ни слова не говоря, придвинул телефонный аппарат. Гудки продолжались долго, но я готов был ждать до утра.

– Слушаю… – наконец раздался тихий голос Жени, и мне сразу стало легче.

– Женя…

– Это ты, – вздохнула она. – Я.

– Тиша, ты на часы смотришь?

– Нет.

– Два часа десять минут, к твоему сведению.

– Жень, я хочу спросить.

– О чем?

– К тебе Воробьев в тот вечер зачем приходил?

– И ты звонишь среди ночи только для этого?

– Да. Мне это важно.

– Зачем?

– Я хочу тебя понять.

– Тихон, это моя личная жизнь.

– Твоя личная жизнь? Значит, Сашка говорил правду?

– Твой приятель? Ты уже раструбил всем и о сегодняшнем вечере?

– Нет, что ты!

– А что он говорил про Андрея?

– Что ты и Андрей… Что вы…

– Ну, договаривай.

– Что вы любовники.

Я слышал, как несколько раз мягко скрипнул матрац. Я помнил этот звук. Женя сменила позу. Видимо, она села, подмяв спиной подушку. Я четко представлял ее. Вот она левой рукой отводит волосы за плечо, ночник оттеняет черные завитки на белой подушке, правая рука вновь придвигает трубку к пухлым губам:

– Тебе так нужно это знать? – Да.

Мне показалось, что прошла вечность, пока она ответила:

– Твой приятель был прав.

Где-то разразился страшный гром и полыхнула молния. Но никто, кроме меня, этого не заметил. Удар молнии предназначался только моему сердцу.

– Что ты молчишь? – спросила трубка голосом самого любимого человека на земле.

Я онемел. Удар молнии начисто лишил меня голоса.

– Ты это хотел услышать? – громко переспросила трубка. В груди под самым горлом что-то задрожало. Дыхание рваными комками стало вырываться из меня. Это походило на нечто среднее между невнятными рыданиями и отрывистым смехом. Я не мог позволить себе рыдать. Я заставил себя смеяться. Звуки, шедшие из моего горла, становились все громче.

– Что с тобой? Ты что… смеешься? – испуганно вопрошала трубка.

«Да, я смеюсь!» – хотел крикнуть я, но не мог. Грудь спазматически дергалась, и каждому колебанию я стремился придать форму смеха. Мне хорошо! Я смеюсь! Я смеюсь от счастья! Мой дерганый смех становился все громче. Я не отводил трубку. Пусть убедятся на том конце провода, что мне хорошо. Мне очень хорошо, и я счастлив! Я смеялся, а глаза набухали слезами. Но это ведь от смеха? Так бывает всегда, когда человеку слишком весело!

– Прощай, – выдохнула трубка, и я еще некоторое время смеялся под аккомпанемент частых гудков.

– Иди, парень, поспи. – Франц Оттович с усилием выдернул зажатую в моей ладони телефонную трубку и мягко подтолкнул в спину: – Иди, утром полегчает.

Ступени норовили ударить мои пятки, стеньг – задеть плечи. Лестница вдруг стала узкой и кривой.

– Ну что? – встретил меня вопросом Сашка Евтушенко. Ехидная улыбка на его лице быстро сменилась тенью тревоги.

Я залпом выпил молоко, принесенное Карповой, сбросил одежду и повалился на кровать. Сашка ждал, я отвернулся к стене.

– Он… не был… ее любовником, – хрипло произнес я. Челюсть слушалась плохо, я словно заново учился говорить.

Сашка выключил свет и больше ни о чем не спрашивал.

Я долго не мог заснуть. Громоздкий мир обрушился и завалил меня строительным мусором. Серая пыль, грязь и цементная крошка засыпали глаза, забились в нос. А над всем этим реяло нечто белое. Кусочек мягкой ткани, который я бросил, выбравшись из шкафа. Это Женина блузка. Я впервые увидел ее именно в ней. Это было днем в университете. Белая блузка из белых ниточек.

Белая ниточка…

На пробке от коньяка тоже зацепилась белая нитка. Она появилась в тот же день вечером.

Что получается? Женя держала бутылку в руках и зацепилась рукавом. Вероятно, она спешила. Воробьев мог выйти в ванную, а она торопливо впрыскивала яд. Надо было успеть втянуть смертоносную жидкость в шприц, проткнуть пробку, выдавить и быстро все убрать. Впопыхах она вполне могла зацепиться.

Когда я пришел, Женя была в халате. Но где гарантия, что она не переоделась перед этим и не убрала блузку в шкаф? При встрече я смотрел только на обширный вырез на груди, я отвлекался на открытые руки и шею и не замечал деталей.

А может, она на это и рассчитывала?

Сумбур разгоряченных мыслей постепенно придавил дерганый нервный сон.

В сказках говорится, что утро вечера мудренее. А в жизни все иначе.

Утром я проснулся от настойчивого стука. Евтушенко босыми ногами прошлепал к двери. Хруст ключа в замочной скважине, и сразу же голос:

– Районная прокуратура. Разрешите.

Голос показался знакомым. Скрипнула провисшая дверь, две пары ног протопали в середину комнаты. Сонный мозг переварил смысл фразы, я щелчком разлепил веки. Тонкая улыбка давешней гостьи Ворониной снисходительно заглядывала мне в лицо:

– Здравствуйте, Заколов.

Все тот же серый костюм мешковато свисал с ее плеч, только блузка на этот раз была более строгой, без вычурного воротничка. Воронина прижимала черную кожаную папку, за ее спиной хмурился высокий молодой человек в штатском костюме.

– Вы хотите лично убедиться, что я сплю на своем месте? – припомнив вчерашнюю беседу, попытался пошутить я.

Глаза тем временем заметили на подоконнике портфель Воробьева. Как же мы опростоволосились! От Карповой прятали, а тут выставили напоказ.

– Не только, – Воронина ловко раскрыла папку, выудила какую-то бумажку: – Я с ордером, как и обещала. Николай, приступай, – кивнула она напарнику. На его немой вопрос она бегло ответила: – Понятых, если понадобится, я приглашу из соседних комнат.

«Портфель! Документы! – долбил в голове отбойный молоток. – Растяпы! Идиоты!»

Я видел растерянный взгляд Сашки и понимал, что он сейчас думает о том же. Только ему должно быть еще обиднее, ведь он предупреждал, а я проигнорировал, хотя собирался выбросить портфель еще по дороге в общежитие. Сейчас в руках следователя окажется важная улика, от которой невозможно будет отвертеться. И все из-за меня!

– А одеться позволите? – с вызовом спросил я, надеясь, что незваные гости выйдут, и у нас появится шанс избавиться от портфеля.