Наталья Андреева - Дети белой богини

- Значит, все эти рисунки... Они были сдела­ны после совершения преступления, а не до. Я понял, наконец!

- Ваше подсознание пыталось таким образом довести до вашего сознания информацию о том, что происходило во время так называемого сна. Предупреждало.

- Я не мог этого хотеть! - Он схватился рука­ми за голову.

«Да мог!» - откликнулась оболочка.

- С вами хотят поговорить.

- Кто? - спросил он, хотя и без того уже дога­дался - Герман.

- Зампрокурора Горанин. Кстати, он прихо­дил сюда с неделю назад, консультировался у меня по поводу вашего случая. Показывал рисунки. Я не поверил. Сказал, что такое вряд ли возмож­но. Но факты...

- Где он?

- Ждет вас в кабинете у главврача. Александр Александрович, я вижу, вы человек разумный, -мягко сказал психиатр, — в состоянии бодрство­вания вы опасности для окружающих не пред­ставляете. Мы вас вылечим, вы будете жить нор­мальной жизнью...

- После всего, что случилось?

- В этом вашей вины нет. Это болезнь. А го­ворю я все к тому, что надеюсь - меры, которые мы применяем по отношению к другим... боль­ным, не понадобятся.

- То есть ремни, санитары, уколы, начисто от­шибающие память?

- Именно.

- Я буду вести себя спокойно.

- Верю, - кивнул врач. - Тогда пройдемте. Го­ранин вас ждет.

И пошел первым. Завьялов подумал: «Дове­ряют, значит». Потом был длинный коридор. И тишина. Возможно, где-то раздавались крики больных, лежащих в этой лечебнице, но он их не слышал. И теперь радовался своей глухоте.

- Прошу, - открыл перед ним одну из дверей врач.

Он сразу же увидел Горанина. Тот стоял у окна, губы у него шевелились. С кем-то разгова­ривал. Почувствовал знакомый толчок, оболочка вновь до отказа наполнилась воздухом и зазвенела: «Ненавижу!». Но сдержал себя. Остановился на пороге, раздумывая - входить, не входить? Горанин сам шагнул ему навстречу. Смотрел не­сколько настороженно, но улыбался. И даже руку протянул:

- Ну, здравствуй, Саша.

- Здравствуй, - нехотя откликнулась пустая оболочка. Александр Завьялов промолчал и руки не подал.

- Проходите, - кивнул сидящий за столом главврач.

Когда прошел в кабинет, услышал все то же:

- Как чувствуем себя?

- Нормально.

Он смотрел тойБкенаГермана. Зачем пришел? Объясниться?Горанин все понйги-сказал врачам:

- Я хотел бы побеседовать с Александром на­едине.

Те переглянулись.

Зачем так смотреть? Решетки на окнах креп­кие, да и бежать он не собирается. Никуда, до кон­ца жизни. Но для них сказал:

- Я спокоен.

Врачи тут же вышли. Они с Германом оста­лись один на один.

- Садись, - попросил Горанин. И сам уселся за стол, на место главврача.

- Что, разговор будет долгим?

- Ты, должно быть, хочешь узнать подробно­сти?

- О том, как убил свою жену? Думаешь, меня это порадует?

- А ты по-прежнему язвишь. Это хорошо. - Герман вздохнул. - И все-таки сядь, Саша.

Он присел на стул, вытянул ноги и немного расслабился.

- Разговор будет без протокола, - сказал Гер­ман. - И без диктофона. Только ты и я. Ты зна­ешь, сумасшедших в нашей стране не судят. Ко­миссия сделает заключение о твоей невменяемо­сти в момент совершения преступления. Вернее, преступлений. Ибо разбитая машина, витрина и Косой также на твоей совести. Дело закроют вви­ду того, что обвиняемый уголовной ответствен­ности не подлежит. Я не знаю, сколько времени ты проведешь в клинике. Может быть, год, мо­жет, и два. Это все, что я могу для тебя сделать. По-моему, я вину свою искупил целиком и пол­ностью.

- Какую вину?

- Ведь это я в тебя стрелял.

В голове Завьялова зазвенело. И словно изда­лека, эхом повторилось: «...Это я в тебя стрелял». Какая-то Вселенская Глупость!

- Не понял. - Он откинулся на спинку стула, словно хотел быть, как можно дальше от Гора-нина.

- А ты думаешь - Косой? Помнишь, про щен­ков? - (Щенки? Какие щенки? Те самые? Алек­сандр еле заметно кивнул: помню). - Так вот ты для меня то же самое. Лучше бы ты умер тогда. Но ты не умер. Выплыл. Понимаешь, я не мог допустить, чтобы ты все разрушил. Я с таким тру­дом, год за годом, шел к этому. Двадцать лет!

Двадцать, Саша! Ступенька за ступенькой пар­нишка с Фабрики, из простой рабочей семьи ка­рабкался наверх. Университет, диплом юриста, следователь дознания, потом хорошая должность в прокуратуре, особняк в Долине Бедных, перс­пектива сделать блестящую карьеру. Все у меня было на мази. И только ты мне мешал. А я ведь предупреждал. Неоднократно. Помнишь наш пос­ледний разговор, в апреле, перед тем, как ты очу­тился в больнице? Я просил тебя не мешать. По-хорошему просил. Уговаривал.

- Но я, кажется, всегда уступал, - пробормо­тал Завьялов.

- Ты всегда лез на рожон, Саша, — грустно сказал Герман. - И в тот вечер тоже. Зачем по­лез, куда тебя не просили? Мое терпение, зна­ешь ли, имеет предел. Я вернулся, взял писто­лет и когда ты стоял на крыльце, выстрелил. Попал. Не понимаю: рука, что ли, дрогнула? А добить не смог. Директор рынка и его жена, ра­зумеется, сказали, что стрелял Косой. Да и ты в этом не сомневался. Я так надеялся, что в боль­нице ты умрешь...

Он хотел что-то сказать, но не смог. Слов не было. Весь воздух из шарика вышел. А Герман ждал. Потом не выдержал:

- Ну, что ты молчишь? Разве я мало для тебя сделал? Потом? А? Маша догадалась первой о том, что с тобой происходит. Она взяла рисунок и показала его мне. Ночью разбили витрину, сло­мали манекен. Я тогда еще ничего не понимал. Думал, и в самом деле завелся маньяк, который действует по твоим рисункам. У меня дома Маша столкнулась с Вероникой. У нас, действительно, был деловой разговор. Меня к тому времени со­весть замучила. Ну как я мог? Выстрелить в луч­шего друга! Из-за чего? Из-за денег и карьеры! Но, выходит, можно и через дружбу переступить. Ты бы мне все равно покоя не дал, И дружба бы наша тебе не помешала. Так?

- Я... не знаю, - наконец, сумел выговорить Завьялов. - Мне Аглая предлагала. Но я... не смог. Не смог тебя предать.

- Выходит, ты лучше меня? - усмехнулся Гер­ман. - А я вот смог. Смог!

- Все равно не понимаю. Как? Почему я убил Машу?

- А вот тут логическая задачка, сыщик. Все просто. Потом, когда мать нашла окровавленный костюм, я это понял. Ты бы сообразил гораздо быстрее. Маша позвонила мне и сказала, что на­шла в шкафу костюм. У нее не осталось сомне­ний, что ты разбил витрину и сломал манекен. Она испугалась по-настоящему. И позвонила мне. Ей больше не к кому было обратиться за помо­щью. А у меня на руках была улика — ломик, ко­торым ты разбил машину. Я хотел его вернуть, чтобы не было никаких следов. Чтобы до тебя не дошло, какие подвиги ты по ночам совершаешь. Видишь, как я тебя берег?

- Продолжай.

- Она меня ждала. Открыла дверь, и мы про­шли в кабинет старшей сестры. Маша показала костюм. Я ей вернул ломик. Потом мы с полчаса разговаривали. Мое решение было такое: выждать еще немного и, если приступы твоего ночного гуляния повторятся, силком уложить тебя в боль­ницу. Словом, успокоил ее, как мог. Сказал, что предварительное следствие результатов не при­несет, приостановленное дело отправится в ар­хив и там затеряется. Кто разбил машину, кто сло­мал манекен и украл костюм - неизвестно.