Филлис Уитни - Снежный пожар

Марго не хотела в нем жить, но это был дом ее мужа. Он здесь вырос и по-своему любил эти места. Он научился кататься на лыжах на большой горе, высившейся за домом. Сюда он и вернулся, смирившись с крахом своей спортивной карьеры, чтобы зализывать раны и ухаживать за искалеченной женой. Прежняя жизнь, в которой время было рассчитано по календарю престижных состязаний и чемпионатов, кончилось.

Нельзя сказать, что он остался совсем без денег, но львиная доля состояния Мак-Кейбов досталась старшей сестре Джулиана, Шен (это имя — сокращенно от Шеннон — напоминало о том, что их мать была ирландкой). Их отец знал, что Джулиан сумеет позаботиться о себе сам, а Шен не была приспособлена для жизни в грубом материалистическом мире и нуждалась в поддержке, которую могло обеспечить ей семейное богатство. Я полагаю, что именно этим объяснялась взаимная неприязнь, существовавшая между женой Джулиана и его сестрой. Марго сокрушалась по поводу того, что состояние попало в руки столь непрактичной женщине; уж она-то, Марго, сумела бы им распорядиться!

Чтобы обеспечить себе доход, Джулиан занялся лесным хозяйством и стал чем-то вроде эксперта по охране лесов. На доставшуюся ему долю Наследства он переоборудовал старый фермерский дом в подобие лыжного курорта, положившего основание «Можжевеловой сторожке». Он полностью отдалился от наэлектризованной жизни тренировочных баз и спортивных состязаний. Это произошло, когда ему было двадцать четыре года — пять лет назад. И только встреча со Стюартом Перришем заставила его вернуться в спорт, но уже в качестве тренера.

Зная обо всем этом из рассказов Стюарта, я никогда не могла увидеть Джулиана глазами моего брата, отнестись к нему сочувственно. Кто действительно заслуживал жалости, так это его жена. Она осталась ни с чем.

Джулиан встретил моего младшего брата, когда тот катался на лыжах на дальней стороне этой самой горы. Он увидел в Стюарте задатки, которые ему захотелось развить. Подобный поворот в судьбе брата никогда меня не радовал. Кататься на лыжах в свое удовольствие — это одно дело; и совсем другое — бороться за звание олимпийского чемпиона по слалому. Сначала я посетила два-три соревнования, оставаясь в тени, отказываясь познакомиться с Джулианом или с кем-нибудь из товарищей Стюарта по спорту. Проявив себя, как обычно, в качестве «упрямой башки». Как будто, уклоняясь от встреч с ними, я делала их несуществующими! Потом я вообще перестала ходить на спортивные состязания. Я не могла привыкнуть к ужасавшей меня опасности. Просто не могла этого вынести. Я жила в постоянном страхе и вес время ждала плохих новостей, пока Джулиан подхлестывал Стюарта, суля ему чемпионское звание. Со стороны Стюарта не было ни сомнений, ни колебаний. Он уверился, что именно этого желает больше всего на свете. Он не боялся. Риск для него ничего не значил. Он был уверен в своих силах и полностью доверял Джулиану.

До своего увлечения лыжным спортом Стюарт принадлежал только мне. Он слушался меня, зависел от меня и даже искал у меня защиты. Джулиан все это разрушил. А теперь он мог разрушить судьбу Стюарта. Нет ничего удивительного в том, что мое отношение к этому человеку превратилось в нечто большее, чем простая неприязнь.

Я начала медленно обходить дом, рассматривая лепнину, украшавшую его окна и дверь, закидывая голову, чтобы увидеть остроконечную башню с ее закругленными окнами и гору, возвышавшуюся за ней. Вдруг я осознала, что из одной трубы поднимается дым. Кто-то топил печь или, возможно, камин, готовясь к возвращению Мак-Кейбов. Это меня не остановило, и я пошла дальше, на каждом шагу проваливаясь сквозь тонкий наст. И тут я увидела следы, оставленные на снегу большими башмаками с широкими каблуками и квадратными подошвами.

Задняя дверь дома была довольно большой и тоже арочной, с тяжелыми железными петлями. Следы указывали, что кто-то входил в дом и выходил из него, площадка возле двери была притоптана. Следы принадлежали мужчине — несомненно, Эмори Ольту. Сейчас этот угрюмый сторож увидит меня из окна и прогонит.

Но из-за дальнего угла дома показался только большой рыжий кот; он остановился и высокомерно посмотрел на меня, давая понять, что я вторглась в его владения. Я всегда любила котов и решила заручиться доверием своего нового знакомого. Я не стала оскорблять его словом «киска», а назвала «котом», посчитав, что такое обращение сойдет для начала, пока не узнаю его лучше.

Он не двинулся с места, глядя на меня золотистыми, подернутыми янтарем глазами, но едва я сделала шаг по направлению к нему, кот презрительно зашипел и сиганул в кусты.

Теперь я пошла еще медленнее, чувствуя, что провоцирую какую-то неприятность, но дальше снег лежал нетронутым. Я знала, что приближаюсь к углу, где ранее на первом этаже располагалась веранда, впоследствии, после автомобильной катастрофы, переоборудованная в спальню Марго. Я чувствовала, как от возрастающего беспокойства напрягаются мои мышцы. Я боялась этого места — места, где она умерла, — и не хотела его видеть, но знала, что должна. Только осмотрев его, я могла лучше понять, что тогда произошло, ведь я пришла сюда именно за этим — за полным знанием, за правдой.

Справа от меня, в глубокой извилистой лощине, протекала маленькая речка, еще не замерзшая посередине: на высоком противоположном берегу стояла дюжина деревьев, пораженных какой-то болезнью. Все они были мертвы, их голые, искривленные ветви угрюмо тянулись к небу. Река бежала между высоких заснеженных берегов и, миновав деревья, устремлялась под грубо сколоченный мост. За мостом, недалеко от подножия ската, которым была оборудована комната Марго, двор сужался и там была установлена ограда. Она предназначалась для предотвращения именно такого несчастного случая, какой здесь произошел.

Я подошла к решетчатой ограде, чтобы как следует ее рассмотреть. Она была сделана из оструганных брусьев, и в ней выделялась более светлая секция, где древесина еще не обветрилась; очевидно, кресло Марго пробило ее именно в этом месте. Я стояла там, не в силах унять дрожь, и представляла себе тот день: видела кресло на колесах, несущееся по скату, врезающееся в ограду — и Марго, выброшенную из него прямо на торчащие из воды камни. Вокруг все было тихо, но ко мне вплотную подступал страх. Я ощущала себя участницей этой трагедии, потому что в нее был вовлечен мой брат, и переживала так, словно несчастье происходило со мной.

Но мой мозг не переставал работать. Я потрогала рукой ограду, попыталась ее раскачать, испытывая на прочность. Она оказалась крепкой и устойчивой. Чтобы ее проломить, потребовался бы удар страшной силы; как могло нанести такой удар кресло на колесах? Нет, что-то тут не так.