Дороти Иден - Цена счастья

Поэтому хозяйство вели старая миссис Фейтфул, экономка, которая прежде была няней Дадли, и жена наемного работника, жившая с мужем в отдельном коттедже.

— Мы не можем даже надеяться на то, что эта 'троица способна обслуживать всех нас, — озаботилась Эмма.

Но Барнаби обещал же пригласить гувернантку для детей. Это был предел «роскошеств», на который мог согласиться педант Дадли. Кроме того, Кортландский затворник был почти болезненно застенчив, особенно с женщинами.

— В таком случае мы поступаем эгоистично, совершая форменное нашествие на Кортландс, — забеспокоилась щепетильная Эмма.

— Кортландс принадлежит мне в той же мере, в какой ему и Руперту, — не согласился Барнаби. — Мы унаследовали его втроем в равных долях. Если не иметь в виду наших, как ты выражаешься, «нашествий», домом всецело распоряжается Дадли. Тебе не кажется, что это мы, напротив, проявляем великодушие? И потом — что бы мы стали делать с детьми в тесной лондонской квартире?

Эмма понимала, что муж прав. Но у нее возникло неодолимое желание вернуться в город; ей показалась такой неприветливой эта хмурая сельская усадьба с голыми деревьями, на ветвях которых из-за поздней весны только завязывались еле заметные почки, пустующими полями, черневшими в сумерках. Она вновь подумала об Испании, сияющем солнце, вине и музыке. Вспомнила о лондонской квартире Барнаби, оставленной сегодня утром, но уже казавшейся такой далекой, будто она видела ее во сне. Даже о своей девичьей комнате в доме тети Деб она вспоминала с несвойственным ей трепетом: она казалась теперь Эмме единственным надежным пристанищем, оставшимся у нее в круто изменившемся, почти ирреальном жестоком мире. Она ощущала, как мирные детские глаза пронизывают ее с заднего сиденья машины, отчего у нее по спине побежали мурашки. Эмма непроизвольно содрогнулась.

Барнаби взял ее за руку.

— Холодно? — спросил он.

На самом деле Барнаби хотел спросить о другом: «Ты опечалена?» Была ли она опечалена тем, что согласилась на это удручающее путешествие? Сожалела ли о своем замужестве, которое уже принесло ей непредвиденные огорчения? Могла ли остаться равнодушной к жутковатым речам загадочной девочки Мегги?

Но она беспечно ответила мужу:

— Нисколько.

Барнаби повеселел, заметив:

— Видишь, мы уже приехали: вот ворота, которые ведут в Кортландс. Через минуту покажется и наша семейная «крепость».

Но было слишком темно; виднелось только большое расплывчатое пятно в окружении темных силуэтов деревьев. Посыпанная гравием дорога вела к парадному крыльцу. Свет горел только в двух окнах. Одно, большое, расположенное внизу, было, по всей вероятности, окном гостиной, другое, узкое, как щель, светилось под самой крышей. Если смириться с тем, что в вечернюю пору цитадель Кортландса не сверкала огнями, старый уединенный дом казался вполне пристойным, может быть несколько запущенным, но солидным и без дешевых претензий.

Эмма вышла из машины и помогла Барнаби высадить детей, которые, хотя и не спали, были очень утомлены. Когда девочки стояли на крыльце, тонконогие и молчаливые, Дина скользнула рукой в ладонь сестры, и Эмма, заметившая этот непроизвольный защитный жест, растрогалась, несмотря на явно враждебное отношение к ней детей; хотя и рассердилась на себя за проявленную сентиментальность.

Мегги и Дина были настолько близки, что складывалось впечатление их полной независимости, словно бы девочки не нуждались ни в матери, ни в отце, ни в ком на свете.

Барнаби постучал в дверь, вспомнив, что во время его последнего визита в Кортландс звонок был сломан и едва ли Дадли удосужился его починить.

Через некоторое время парадная дверь открылась. В освещенном дверном проеме стояла громоздкая фигура человека еще далеко не пожилого, но с седыми волосами, старившими его. Первое впечатление, однако, тотчас изменилось при виде круглого, румяного, улыбавшегося лица. Вышедший был одет в поношенный твидовый широкий костюм, в котором выглядел еще полнее, чем был в действительности. Дадли протянул Барнаби руку и произнес глубоким звучным голосом:

— Скажу тебе, старина, сейчас не лучшая погода для таких переездов. — Его глаза, голубые, как у Барнаби, но выцветшие и как-то трусливо бегающие, неприветливо скользнули по семейству брата. Он вдруг засмеялся каким-то неестественным, отрывистым, лающим смехом. — Боже, сколько женщин!

— Эмма, это мой брат Дадли, — представил сельского затворника Барнаби.

Миссис Корт протянула руку:

— Мне очень жаль, что вы не смогли прийти на нашу свадьбу.

Дадли удивленно пожал плечами:

— У меня, знаете ли, куча забот по хозяйству. Много скота. По правде говоря, мне и сейчас предстоит заняться неотложными делами.

Он отвернулся, едва удостоив Эмму взглядом. Но дети возмутились:

— Дядя Дадли! Ты что, пас не заметил?

— Конечно, заметил. — Он великодушно позволил Мегги и Дине, вцепившимся одна в левую, другая в правую руку дяди, удержать себя. Эмма отметила, что с детьми он был не так робок, как со взрослыми. Его голос прозвучал неожиданно властно, когда он брезгливо произнес:

— Но вам прекрасно известно, что я просто не воспринимаю вас в этой уродливой школьной форме. Немедленно наденьте брюки!

Мегги издала дикий вопль и устремилась вверх по лестнице, за ней последовала Дина. Дом сразу же наполнился стуком их проворных ног. Не обращая внимания на поднявшийся шум и гам, Дадли, который ощущал себя главной персоной в доме, сделал замечание легкомысленному брату:

— Ты немного расстроил миссис Фейтфул своим вторжением, Барнаби. Тебе следует объяснить… твоей жене, что поначалу она встретит весьма холодный прием.

И он величественно направился в холл.

Эмма впервые представила себя на месте Жозефины. Первая жена Барнаби, наверное, волновалась, не ведая, с каким семейством монстров породнилась. И ей тоже было первое время не по себе?

Но Жозефина произвела на свет Мегги и Дину, которые, несомненно, стали всеобщими любимицами. Эмме почему-то казалось, что Жозефину не так уж легко было прибрать к рукам. Но Эмма и сама была не трусливого десятка.

Она взяла Барнаби под руку и с нескрываемой иронией обратилась к мужу:

— Покажи мне дом, дорогой. Я уже вдоволь налюбовалась дверным проемом.

Барнаби рассмеялся, подхватил ее на руки и внес в дом. Потом, опустив на потертый ковер посреди холла, отвесил ей церемонный поклон. Эмма сделала реверанс.

— Ваше высочество, — начала было дурачиться она, но вдруг заметила, что Дадли, затаившись в дальнем темном углу, внимательно наблюдает за ней. Она уловила недовольное выражение его лица, прежде чем он исчез.

Немного освоившись, Эмма поймала себя на том, что она, как завороженная, стоит и смотрит в слепые глаза мраморного бюста. Эмма с любопытством разглядывала высокомерный нос и квадратный подбородок скульптуры, имевшей фамильное сходство с головой Барнаби.