Елена Арсеньева - Черная жемчужина

И обрело, заметьте себе, и Алена даже на этих самых ногах еще довольно долго ходила по чердаку в сопровождении неотвязной хозяйки, обещая ей все мыслимые и немыслимые ремонты. Заодно Алена сделала два наблюдения. Во-первых, в малое окошечко удалось увидеть, что трое парней (совсем даже не в кожаных куртках, а в каких-то разномастных, вроде бы в синей, коричневой и красной), один в вязаной шапочке, другой в черной кепчонке, третий – с непокрытой темноволосой головой, садятся в черный «Ровер». Номер было никак не разглядеть, ну никак! И вроде бы Дальтона-Ушата среди них не было. А впрочем, слишком высоко, точно не сказать.

Второе открытие состояло в том, что все люки в другие подъезды оказались заперты. Хотя это уже было не актуально.

Наконец Алене, уже почти в полуобмороке от усталости (даже собачка притомилась и уснула в уголке чердака, на груде какой-то пожароопасной ветоши), удалось сбежать от тетеньки, наобещав ей привести сюда все комиссии на свете. Ноги опять начали дрожать, и она едва спустилась с лестницы. Сердце колотилось как сумасшедшее, в голове все словно бы дымилось. Ох, тяжела доля работников жилищно-коммунального сектора, а также квартирных взломщиков!

Впрочем, от свежего воздуха чуть полегчало. Алена постояла-постояла во дворе, глядя на то место, где был припаркован «Ровер», а потом ей вдруг стукнуло, что парни, очень может быть, что-то заподозрили и теперь поджидают ее по пути на остановку.

Конечно, это была мания преследования, а может, даже полная и окончательная паранойя, которую следовало с презрением прогнать, но Алена ей поддалась и, как ни устала, на остановку не пошла, а отправилась домой пешком, через самые обходные закоулки, что заняло у нее около часа времени. Пришла никакая и немедленно упала за стол. Она редко создавала в холодильнике запасы, но сейчас порадовалась, что они существуют, хотя и совсем незначительные. Все-таки пища – лучший транквилизатор! «Морской коктейль» и шпинат, холодная курица и огурец, редиска и сырые шампиньоны, к которым Алена пристрастилась во Франции… потом зефир и убийственная вещь – чернослив в белом шоколаде. Поверх всего этого – горячий чай «пуэр», который при первом знакомстве показался Алене просто свежезаваренной землей вперемешку с сорной травой, но постепенно она к «пуэру» пристрастилась, пила теперь только его и находила, что ничто другое так не вымывает из желудка избыточное количество еды.

Спустя немалое время, проведенное за столом, Алена вполне успокоилась… то есть настолько, что даже думать не могла ни о чем, а могла только раздеться и лечь спать. И она так и поступила.

Из воспоминаний Лены Вахрушиной (если бы они были написаны, эти воспоминания…)

Я смотрела на нее, вытаращив глаза. Никогда ничего подобного не видела. Да она ли это, наша всегда тихая, отсталая, вечно согласная с отцом и с нами мамаша?! Какое безумное выражение лица! И неужели она способна поднять руку на дочь! На родного человека!

А что? Вот подняли же на пионера-героя Павлика Морозова руку его родственники, дед и дядька, и за что? За то, что обличал врагов, расхитителей социалистической собственности! Конечно, мать меня не убьет, как убили Павлика, но, если так будет ремнем махать, того и гляди лицо рассечет. Хороша же я буду завтра в школе! А завтра как раз обществознание, мне доклад о социалистической бдительности делать. И пример хороший можно привести: как наш сосед Шаманин, бывший главный инженер строительства, был изобличен благодаря бдительности тех, кто находился с ним рядом в повседневной жизни. Изобличен, арестован и, можно не сомневаться, что скоро понесет суровое, но справедливое наказание.

Вот только ни о чем я не смогу рассказать, если мамаша доберется до меня со своим ремнем. В смысле, не со своим, а с отцовским, но это уже не столь важно. Буду ходить вся в синяках и кровоподтеках. Конечно, я могу выдумать, будто схватилась врукопашную с убегающим Шаманиным… но не факт, что мне поверят. И вообще, вдруг кто-то из учителей проверит? Тогда правда наружу выйдет, будет стыдно. К тому же пионеркам стыдно врать… Нет, лучше не связываться с обезумевшей мамашей.

– Да ладно, опустите ремень, что вы, в самом деле… – пробормотала я, сторонясь. – Не пойду я никуда. Слышали? Не пойду! А у окошка можно посидеть?

Конечно, я не могла вот так отрешиться от чувства долга. У меня оно настолько сильно развито, что умрет только вместе со мной. Не могла я от него избавиться, а потому решила посидеть у окошка, покараулить. Мало ли – вдруг Шаманин и правда решится бежать. А я тут, на страже!

– Сиди, так и быть, – неохотно согласилась мамаша. – Только поимей в виду: коли с места стронешься и убежишь за соседями подглядывать, догоню и изобью до полусмерти.

И я поняла, что она так и сделает, а потому шальная мысль дождаться, пока мать задремлет, и все же ускользнуть к Шаманиным, была мною подавлена в самом зародыше.

– Угомонитесь вы, – буркнула я. – Никуда я не денусь. Буду тут сидеть.

– Слово дай, – потребовала мать.

– Какое еще слово? – удивилась я.

– Свое это… красное пионерское.

– Не красное пионерское, а честное пионерское, – хмыкнула я. – Сами не знаете, мамаша, чего просите. Как я могу вам дать честное пионерское, если у меня нет галстука на шее?!

– Ну так повяжи его, – мрачно потребовала мать, кивнув в сторону моей кровати. Она знала, что галстук, частицу нашего красного знамени, я держала под подушкой, когда ложилась спать.

Ничего, что он мялся. Зато рядом, если не у сердца, так возле головы!

Я не стала больше спорить. Поняла, что она не успокоится. Поэтому я пошла к кровати, достала галстук, повязала его и, взяв за один конец левой рукой, поклялась, что к Шаманиным не пойду, а буду тихо сидеть у окна.

– Ты еще честное под салютом дай! – хихикнул Мирка, и мать тут же подхватила:

– Вот именно, давай честное под салютом!

Пришлось поднять правую руку над головой в пионерском салюте. Но что оставалось делать?

Наконец мать удовлетворенно кивнула и снова улеглась в постель, но ремень отцовский все же положила рядом.

Я села перед окном, но ничего там не увидела, кроме себя в накинутом пальто и нашей ярко освещенной огромной комнаты.

– Свет погаси, что как на сцене, – проворчала мать. – Да и киловатты бегом бегут.

Я щелкнула выключателем, не споря. А что спорить, и в самом деле так лучше.

Из окон Шаманиных падало достаточно света, чтобы я могла различить наше крыльцо, а также стоявший неподалеку, в подворотне, большой автомобиль. Наверное, на нем при-ехали товарищи из НКВД. Наверное, на нем и увезут Шаманина туда, где и положено находиться врагу народа и вредителю процессу социалистического строительства.