Барбара Майклз - Хозяин Чёрной башни

Клинки скрестились. Теперь и их звук, и сами мужчины были совсем другими. Их движения стали более быстрыми и яростными. Сталь так звенела, словно слышался колокольный перезвон. Темные волосы Гэвина взмокли и упали завитками ему на лоб; он откинул их назад нетерпеливым рывком головы. Пять минут... десять.

Сэр Эндрю наступал, убыстряя шаг, а Гэвин повернулся. Теперь я могла видеть лицо сэра Эндрю. Он тяжело дышал, но его рука, казалось, не знала усталости.

Конец был близок. Рука Гэвина со шпагой отодвинулась назад, этот жест был столь неловким, что даже новичок мог видеть, что ему грозит опасность. Его правая сторона оказалась полностью незащищенной. Я издала сдавленный вскрик и попыталась высвободиться из цепких лап леди Мэри; и, как раз когда я закричала, сэр Эндрю выбросил вперед свою шпагу.

На мгновение – это длилось не дольше, – когда его рапира вошла в плоть и мускулы противника, он оказался безоружен и потерял бдительность, и в это мгновение оружие Гэвина описало начатый им круг. Он вернулся назад, затем атаковал – все это в одно мгновение, вырвав шпагу сэра Эндрю из раны и бросил свое тело в выпад, слившись со своим оружием в одну линию. Конец линии был – в груди Эндрю. Я видела, как кончик шпаги прошел насквозь и показался из спины юноши.

На какое-то время и зрители с бьющимися сердцами, и сами дуэлянты застыли. Тело Гэвина все еще сохраняло смертельную грацию последнего удара, а Эндрю стоял прямо, словно был наколот на булавку. Затем Гэвин ретировался. На лице Эндрю застыло выражение детского изумления. Его глаза все еще были открыты, они словно бы спрашивали, что происходит, когда он начал падать.

Из горла леди Мэри вырвался глубокий звук. Посмотрев на нее, я увидела, что ее гордое лицо смялось, словно мокрая бумага. С криком “Эндрю! Эндрю!” она бросилась к нему, и как раз вовремя, чтобы обхватить падающее тело руками за плечи. Она упала вместе с ним, увлекаемая на пол его весом. Рыдая, она прижала свои ладони к бледным щекам.

Это был ужасный звук. Он разрывал сердце. Я подошла к ним, шагая на деревянных ногах и одновременно чувствуя в них ужасную слабость, но, прежде чем я успела коснуться ее, Рэндэлл отстранил меня с брюзжанием:

– Это не место для леди, Дамарис!

Когда я повернулась от жертвы к убийце, в моем сердце боролись жалость и гнев. Шрам Гэвина выделялся на его лице, словно клеймо. Но если не считать этой огненной отметки, его лицо было так же бело, как и его рубашка. Правая рука все еще сжимала рукоять шпаги; другая ухватила раненую руку так крепко, что батист его рубашки топорщился под затянутыми в черный шелк пальцами. Его взгляд был прикован к поверженному противнику, и на лице было выражение горчайшего сожаления.

Под этим взглядом мой гнев растаял.

– Гэвин, Гэвин, не нужно горевать. Может быть, его еще можно спасти.

– Его можно спасти. Удар пришелся слишком высоко. Слишком высоко.

Гэвин откинул клинок резким движением, отчего тот, звеня, воткнулся между плитами.

– Дьявол превратил меня в полного дурака – удар пришелся слишком высоко!

Его глаза нашли мое лицо, и я отшатнулась от того, что я в них увидела.

– Господи боже, вы еще здесь? Убирайтесь. Забирайте своего недотепу любовника и отправляйтесь.

– Отправляться куда, Гэвин?

– Каслтон, Эдинбург, Лондон, мне нет дела куда. Просто убирайтесь вон.

– Вы хотите, чтобы я уехала из Блэктауэра, – тупо повторила я.

– Это место не годится для вас, Дамарис, – сказал он уже более спокойно. – Это место не годится ни для одной порядочной христианской души.

– Мое место рядом с вами, где бы вы ни были, – обреченно произнесла я. Мне было совершенно все равно, что меня могут услышат Рэндэлл или леди Мэри. При моих словах лицо Гэвина разгладилось и окаменело. Уголки его рта, обезображенного шрамом, приподнялись в неприятной улыбке.

– Ради бога, полагаю, что вчера вечером вы приняли мои слова всерьез, – воскликнул он. – Я недооценил свои собственные таланты!

Я почувствовала, как кровь отхлынула у меня от щек, но говорить была не способна. В это время его глаза осмотрели меня с головы до ног с невыносимо оскорбительным изумлением.

Наконец он заговорил:

– Если хотите, оставайтесь. Но, ради справедливости, прошу вас помнить, что я никогда не упоминал о женитьбе.

Я подняла руку и ударила его по лицу. Он отодвинулся на несколько шагов, чего не делал даже под ударами Эндрю. На его бледной щеке, той, что без шрама, проступили красные отметины от моих пальцев. Но его улыбка не изменилась.

Я отвернулась и обнаружила, что смотрю на измятые оборки рубашки Рэндэлла. Значит, он слышал... он слышал все. Но мне было все равно. Мне было все равно, даже когда он взял мою руку своей жирной рукой собственника и притянул меня к себе.

– Мальчишка ранен не так уж тяжело, – сказал он голосом, в котором слышалось удовлетворение. – Нужно позвать слуг, Дамарис, чтобы отнести его наверх.

– Он не найдет убежища в моем доме, – холодно заявил Гэвин.

– Он должен найти его здесь, нравится вам это или нет, – с насмешкой произнес Рэндэлл. – Если вы выставите его из дома, он может умереть, а если он умрет – святые небеса! – я прослежу за тем, чтобы магистрат выдвинул против вас обвинение в убийстве, сэр! Не беспокоитесь, мы все покинем ваш гостеприимный дом так быстро, как только сможем, не так ли, Дамарис?

Мы приблизились к леди Мэри, которая была близка к обмороку. Лицо, обращенное ко мне, показалось таким же старым, как и лицо миссис Кэннон.

– Он будет жить, – мягко сказала я. – А теперь пойдете со мной, а слуги позаботятся о нем.

В зале не было звонка, так что я подошла к двери, высунула голову наружу и изо всех сил своих легких стала звать Ангуса. Я подумала, что он должен быть где-то рядом – отвратительный старый упырь, – и, когда он обнаружил свое присутствие, я дала ему необходимые указания.

Леди Мэри со мной не пошла; она сказала, что не покинет Эндрю. Так что мы остались ждать, пока мужчины водрузили его тело на маленький тюфяк, чтобы было легче его перенести. Эндрю все еще был без сознания; его золотые ресницы были словно шелк на фоне его бледных щек. На его белой рубашке было ужасно много крови, но, поскольку и Рэндэлл и Гэвин в один голос заявили, что рана вовсе не обязательно окажется смертельной, я решила, что она выглядит страшнее, чем есть на самом деле.

Пока остальные суетились у импровизированных носилок, я смотрела, как Гэвин продвигается к двери. Одной рукой он опирался о стену, ноги его не слушались. Что-то больно повернулось у меня внутри, словно больной зуб после долгого затишья снова дал о себе знать. Я заставила себя отвернуться. Ему не было до меня дела. Он дал это понять совершенно ясно.