Кристи Филипс - Хранитель забытых тайн

— Конечно, слышала.

— Я назвал вас по имени целых три раза.

Она слегка покраснела.

— Я еще не привыкла.

— Когда к вам обращаются по имени? — встревожился он, словно неожиданно пожалел о том, что помог ей устроиться на работу.

Как это Эндрю Кенту удалось так легко и просто заставить ее почувствовать себя полной идиоткой, глупой курицей и вдобавок еще от этого разозлиться? Клер сделала глубокий вдох и постаралась успокоиться: теперь не время обращать внимание на колкости.

— Я не привыкла, что меня называют «доктор Донован», — объяснила она, — Во-первых, потому что чернила на моем дипломе едва высохли. А во-вторых, у нас в Америке словом «доктор» обращаются только к врачам.

Она не стала прибавлять, что в американских университетах считается претенциозным даже доктору философии пользоваться титулом «доктор», но, подумав, решила, что Эндрю Кент и без нее это знает. А в Тринити-колледже всякого, кто имеет степень кандидата наук, называют доктором, это считается de rigueur [11] Обязательно, необходимо (фр.). . Потом идет уровень доцента, которого достигают лишь наиболее успешные; а уж титул «профессор» зарезервирован за теми, кто поднялся на самый верх академической пирамиды [12] В Великобритании иерархия научных степеней и званий отличается от российской. Доктор философии (название происходит от лат. philosophae doctor, что означает «учитель философии») соответствует нашему кандидату философских наук. Преподаватель университета или колледжа ниже профессора (англ. reader) соответствует доценту. .

— Да, зато мы в Англии обращаемся к хирургам «мистер», — кивнул Эндрю.

— А между прочим, почему?

— Я и сам толком не знаю. Наверное, чтобы не забывали, что когда-то они были брадобреями.

Клер рассмеялась, Эндрю тоже улыбнулся, и на какое-то мгновение, бесконечно долгое и счастливое, оба вдруг почувствовали, что остались в этом зале только вдвоем. На этот раз он показался ей еще красивей, возможно оттого, что на нем был смокинг. Темные, всегда косматые волосы его теперь подстрижены и приглажены, а загорелое лицо светилось каким-то внутренним светом, что делало его еще привлекательнее. А где очки, сломанная дужка которых вечно обмотана скотчем? Куда он их подевал? Большие карие манящие глаза его смотрели на нее открыто, сияя теплым светом. Клер сразу вспомнила вечер в Венеции, улицу с булыжной мостовой и слова, которые сказал ей тогда Эндрю. Что он сказал? «Вы самая упрямая, самая неистовая спорщица, самая интересная и самая очаровательная женщина из всех, кого я знаю». Кажется, так? Да-да, именно это он и сказал, и она до сих пор не может забыть этих слов. Она понимала, что они для него самого вырвались неожиданно, но ведь вырвались же, это факт, и против него не возразишь. Сердечко ее так и забилось при этом воспоминании. Или оно бьется оттого, что она, наконец, здесь, в Кембридже, и снова видит его?

— Какая вы сегодня красивая, — сказал Эндрю и слегка откашлялся. — Очень милое платье.

— Спасибо.

На это платье Клер потратила уйму времени и труда, и ей самой нравилось, что оно так отсвечивает, что атлас с медным отливом гармонирует с ее каштановыми волосами и карими глазами, в которых играют золотистые отблески ламп, освещающих зал. Интересно, заметил ли он это? Трудно сказать. «Очень милое» — возможно, это самый безумный комплимент, который от него можно дождаться. В конце концов, Эндрю англичанин, но она готова делать и на это поправку. Сейчас она лишь очень надеялась, что они не завязнут в топкой трясине бестолковой болтовни ни о чем, которая, похоже, всегда предваряла беседу на серьезную тему.

— Как добрались?

О господи. Ну что можно сказать о шестичасовом перелете через океан, а потом о путешествии в кабине такси от аэропорта Хитроу до Лондона? Ничего интересного, это уж точно. Она ответила, что все было прекрасно, хотя рассказывать особенно не о чем.

— А как ваша книга? — в свою очередь спросила Клер. — Продвигается?

Этот вопрос она задала не просто из вежливости, поскольку была кровно заинтересована в его работе. Эндрю сейчас как раз работал над книгой, посвященной заговору испанского двора против Венецианской республики. И он уже попросил позволения Клер процитировать некоторые места из ее диссертации.

— В общем, нормально, — ответил он, заметно смягчившись, — Стоило вернуться из Венеции, как все сразу встало на свои места. Пишется как по маслу, хотя я боюсь говорить об этом вслух, чтобы не сглазить. Кстати, большое спасибо, я получил вашу диссертацию. Она мне очень, очень помогла. И написана прекрасно.

Клер почувствовала, что краснеет, но совсем чуть-чуть.

Эндрю снова откашлялся, словно хотел задать Клер еще какой-то вопрос. Она наклонилась поближе и приготовилась слушать. Но не успел он открыть рот, как их беседа была прервана: откуда ни возьмись, рядом с ними возникла какая-то очень красивая женщина, возникла и сразу же взяла Эндрю за руку.

— Энди, я заняла места рядом с Ричардом и Полой, — объявила она.

Ой-ой-ой, она явно хочет сказать, что Эндрю должен немедленно и даже срочно идти с ней.

Но Эндрю, похоже, этого не приметил. Он спокойно поблагодарил ее и снова повернулся к Клер.

— Разрешите представить: доктор Каролина Сатклифф, языковед, специалист по современным языкам и языкам Средневековья. Каролина, это доктор Клер Донован, мм…

— Наш новый преподаватель из Гарварда, — закончила та за него слегка гнусавым, но звучным голосом, который, как догадывалась Клер, всегда звучал громче, когда она видела перед собой американца, а тем более американку. — Разумеется, я знаю, кто это.

Каролина Сатклифф протянула руку и обменялась с ней вялым рукопожатием. Она была примерно одного с Эндрю возраста, так, во всяком случае, показалось Клер, где-то за тридцать, скорее ближе к сорока, небольшого роста, изящная, с вьющимися на затылке темными, золотисто-каштановыми волосами. На ней было длинное черное платье с глубоким круглым вырезом, и открытую шею украшала тонкая нитка жемчуга.

— Энди и Габи так много мне говорили о вас.

Габи? Что еще за Габи такая? Замешательство Клер столь ясно выразилось на ее лице, что Каролина быстро сообразила.

— Габриэлла Гризери, — пояснила она, — Мы с ней знакомы уже целую вечность. Она моя самая близкая подруга.

Настолько близкая, казалось, говорило лицо Каролины, что в отсутствие итальянской красавицы она готова стоять, как солдат на часах, охраняя ее милого дружка, чтобы он не попал в цепкие лапы приезжей американской авантюристки. Ладонь Каролины все еще лежала на руке Эндрю, словно когтистая лапа хищника, готового при первой возможности утащить его прочь.

Клер подумала, что поторопилась в оценке Каролины Сатклифф; впрочем, скорей всего, развязность и бесцеремонность этой дамочки серьезно поубавили ей привлекательности. Но что ни говори, она все-таки женщина, и если не обращать внимания на маниакальный проблеск в ее глазах, женщина вполне достойная. Очевидно, Эндрю и не обращал, поскольку общество Каролины его, кажется, нисколько не шокировало.