Вера Колочкова - Дом с мезонином в наследство

— Тин, ну ты что! Никуда я не поеду! У меня же курсы подготовительные! Сама же все время твердишь, что образование надо получить обязательно! Я только настроилась на эту учебу, а ты…И вообще, не понимаю я эту Светку! Сказали же ей врачи – нельзя рожать! А она… Вот сама теперь пусть и расхлебывает…

— А я думаю, тебе тоже надо поехать, Мисюсь! – решительно встрял в разговор Антон Павлович. — Как Тина одна с ребенком справится? Он грудной, только–только родился, у нее и опыта нет…

Ох, как больно кольнуло в Тинино сердце это «опыта нет»! Само собой кольнуло, безо всякой на Антона обиды. Сознательной, по крайней мере. Понимала, конечно, что он просто о ней беспокоится так, но все равно больно было! Поэтому, может, и вырвалось–проговорилось у нее то, что у умной да любящей своего мужа женщины вовсе и не должно было вырваться–проговориться:

— Да ладно, Антон, пусть она остается! Пусть заканчивает свои курсы, может, и правда потом в институт поступит. А я справлюсь. Это ничего, что опыта нет. Все приходит со временем…

— Тин, а это надолго? — тоскливо–виновато спросил жену Антон, почувствовав что–то в ее голосе. – Я–то как без тебя буду?

— Я не знаю, — пожала плечами Тина. – Алешка говорит, Свету к операции готовить будут. Наверное, где–то с месяц придется там прожить…

Месяцем, конечно же, дело это не обошлось. Больное Светино сердце продиктовало им другие совсем сроки, поскольку выдержало на себе аж три сложных операции. Так что вернулась Тина домой лишь глубоко по весне – сразу, как невестка ее поднялась на ноги. Алеша уговаривал еще какое–то время в доме пожить, боясь за жену, но Тина все ж уехала, хоть и жалко было ей Митеньку, очень уж она к нему привязалась. Но ведь и по мужу тоже соскучилась! Наблюдая из окна купе, как он радостно–торопливо припустил вдогонку за вагоном, встречая ее на вокзале, чуть не расплакалась от любви и жалости. А потом, позже уже, на перроне, обхватив его руками за шею, и впрямь расплакалась. И Антон все никак из объятий ее выпустить не мог. Так и стояли, будто вечность не виделись…

В доме все было по–прежнему. Мисюсь стрельнула в нее зелеными глазами, улыбнулась приветливо. Но на шею не кинулась - засуетилась быстро, накрывая на праздничный по случаю Тининого возвращения стол. И жизнь потом началась тоже прежняя, то есть очень для Тины счастливая рядом с любимым мужем. Жаль, ненадолго. В конце весны перед самыми майскими праздниками она разболелась вдруг – свалилась с сильнейшей простудой. Лежала три подряд дня в температурном бреду. А в ту роковую ночь вытащили ее из вязкого болезненно–горячего сна звуки разразившейся над городом первой весенней грозы – разряд молнии, казалось, страшно и громко треснул где–то над самой головой, и следующая за ним вспышка озарила ярким коротким светом всю спальню. От испуга она нырнула с головой под одеяло, заботливо утыканное ей под бока еще с вечера Антоном. А вынырнув обратно через какое–то время, обнаружила вдруг с удивлением, что его половина кровати пуста… Хотя она, конечно, и не придала этому такого уж большого значения. В библиотеке своей засиделся, наверное. Однако как страшно молния сверкает, господи! И дождь льет с таким шумом, как будто там, на улице, всемирный потоп начался…

Посреди этого весеннего и страшного ночного грохота пронзительной трелью прозвучал телефонный звонок. Настойчиво так, непрерывно–требовательно – так вызывала раньше своих абонентов междугородка. Тина тут же протянула руку, схватила поспешно трубку. И едва расслышала в ней из–за очередного разорвавшегося за окном грозового снаряда очень далекий, очень взволнованный голос брата Алеши:

— Тина! Тиночка! Ты слышишь меня? Приезжайте, Тиночка! Срочно! У нас тут горе…

— Что? Что случилось, Алешенька? – тоже закричала Тина в трубку.

— Света умерла…

— Как – умерла? Как же так, Алешенька?

— Не знаю, Тин. Ничего не понимаю… Приезжайте! Я тут один с Митенькой, и Свету хоронить надо…

Трубка вдруг захлебнулась в ее руках то ли Алешиным плачем, то ли помехами какими странными из–за плохой связи и замолчала напрочь, не подавая больше никаких признаков телефонной жизни. Тина положила ее аккуратно на рычаг, села на постели, попыталась принять в себя как–то эту горькую новость. Свету было ужасно жалко. Хоть и не успела она толком с невесткой подружиться, но свое к ней отношение определила для себя давно еще, по раз и навсегда принятому для себя в жизни принципу - раз брат эту девушку полюбил, то этим уже обстоятельством она и для нее, Тины, автоматом есть любимая и родная, и самая хорошая–распрекрасная, и по другому быть просто не может. А остальное – какой у нее характер да другие душевные качества – уже как бы и не суть важно, и никак ее не касается. Может, это было и неправильно, и попахивало неким к человеку снисходительным равнодушием, но лучше уж автоматом любить, Тина считала, чем автоматом не любить…

«Надо ехать. Прямо сейчас. Утренним поездом. Лучше б самолетом, конечно, да погода точно не летная», — бормотала она, продвигаясь потихоньку к двери Мисюськиной комнаты и стараясь запахнуть поплотнее теплый халат – все тело ее пробивала крупная нервная дрожь, будто оно вобрало в себя разом и температурную больную лихорадку, и горькую новость, и страх перед грозовыми ночными разрядами. Проходя мимо большого зала, вздрогнула страшно от новой ярко–голубой вспышки за окном, и будто иголками ледяными утыканное вмиг зашлось сердце от такого же ледяного предчувствия…

— Мисюсь! Мисюсь, открой быстрее! У нас горе, Мисюсь! Просыпайся! Света умерла…Надо ехать туда, Мисюсь…

Ей долго не открывали. Странная была за дверью тишина, тревожная и одновременно виноватая какая–то. Тина даже подумала – не случилось ли чего с ее сестренкой плохого и совсем уж было хотела бежать в мезонин, к засидевшемуся в библиотеке мужу, как дверь вдруг распахнулась резко, явив ей на глаза самого Антона, бледным изваянием в проеме застывшего. Из–за плеча его выглядывала взлохмаченная Мисюсь, запахивающая на себе торопливо коротенький шелковый халатик…

В какой–то миг Тине показалось, что сверкнувшая за окном очередная молния ударила ей в самое сердце, потому что сразу закружилось–вспыхнуло перед глазами оранжево–болезненное огненное марево и вырвало ее из жестокой реальности, и понесло куда–то быстро, чтоб не видела она больше этих виноватых, будто мутью отчаяния подернувшихся Антоновых глаз. А может, и впрямь унесло бы, если б не крайняя необходимость сейчас находиться ей здесь, в этом вот доме с мезонином…

— Собирайся, Мисюсь. Поехали. Надо на утренний поезд успеть. Света умерла. Алешка там один, - ровно и тихо проговорила она, пытаясь опереться дрожащей рукой о стенку. Ноги не держали ее. Но что поделаешь, падать было нельзя. Надо было идти, собираться, надо было мчаться на вокзал, чтобы успеть к поезду…