Элина Самарина - Сепсис

А вот сегодня все выяснилось: где и на какие деньги живет. Сука! Блядь!!!

Глубоко вздохнув, Алексей закурил новую сигарету. В спальне висело облачко дыма. На тумбочке, в которой обычно он оставлял свои «извинения», лежало две пачки сигарет. Одна уже пустая. И это — за какие-то два часа!

«Влада — с Фаустом! Большего предательства представить себе было невозможно. С Фаустом! Не означает ли это, что все эти месяцы они были в сговоре? Конечно! Конечно же!!! Вот почему таким странным было похищение! И теперь все становится на свои места: это «похищение» было запланированно ими обоими. Вот же сука! Тварь! Оказывается, она виртуозная артисточка! Виртуозная! А я-то, дурень, считал ее бездарью. Нет, она артистка. Как сыграла: ничего не помню, ничего не знаю. Да еще и Даню приплела. Сука! Сука!! Сука!!!»

Он вился, как змея, схваченная за голову, скрежетал зубами, до хруста сжимал кулаки.

Но — странное дело! — гнев на Владу моментами перекрывался тоской по ней. Он пытался найти какие-то оправдания, какие-то смягчающие вину обстоятельства. Но не мог! И снова девятым валом вздымалась ярость.

Ненависть — одна из фаз любви. Если любят поверхностно, ненависть проглатывает любовь, топит ее безвозвратно. А любящее сердце для ненависти — только транзитный пункт. Уходит она. Через неделю, через месяц, через год, но уходит. И снова в сердце просторно располагается любовь.

Все эти восемь дней Павел не появлялся. Он только звонил, напряженно вслушивался в ее голос и понимал, что и сегодня — не его день. То, что он совершил подлость, — это было ему понятно. Очень хотелось выяснить, как Влада относится к нему после этого. Но его чуткое, понимающее ухо не улавливало ни гнева, ни злости. Но и иных чувств не проявляла Влада. Она словно забыла о нем, о Павле. Словно не существовало его на этом свете. Говорила с ним вежливо, отвечала на его вопросы, но не более. Так, как отвечают ошибшемуся номером. И потому не знал Фауст: правильный ли ход совершил он. Не знал и терзался в неведении.

Восемь тягостных дней Влада металась в поисках выхода. Отчаяние, ярость, безнадежность — эти незнакомые прежде чувства колыхались в ее смятенной душе. Конечно, и раньше приходилось ей и гневаться, и сердиться, и отчаиваться. Но это были миниатюры чувств, изящные статуэтки гнева, отчаяния… Как и причины их рождавшие.

А теперь статуэтки выросли в колоссов. В громадные и неодолимые горы гнева и отчаяния. И оттуда, с этих вершин мелкой, незначительной виделась та измена в Женеве. «Действительно, легкая прогулка для эмоций. А теперь — нет! Теперь предательство очевидное, не скрываемое, бесстыдное. Он был с женщиной прилюдно.

Официально! Значит, у них все серьезно… Так публично афишировать наш разрыв!.. Но это же не в его духе! Боже! Да откуда я знаю теперь, что в его духе?!

Но это конец! Он поставил точку! Он нашел мне замену! А как же я? Как я буду жить? — Она стиснула виски и завыла. Перед глазами вдруг стали проплывать отчетливые отрывки их жизни. Те отрывки, которые составляли их жизнь. Она видела себя — счастливую, обожаемую, в его объятиях. А вот он загадочно улыбается ее очередному капризу. А вот он — улыбается, но уже не нежно, не тепло, а мандражно, маскируя клокочущую ревность. Это значит, что на нее смотрят. А вот он теребит Даню за челку и говорит, что обожает его глаза. А ведь глаза у него мамины, ее, Влады! Стоп! А как же дети? Она тяжело задышала и покрылась испариной. Дети-то как? Он… он заберет их, и они станут жить вместе: он, дети и… и эта? Нет, он не посмеет! Он не сделает этого! Боже! А вдруг я ему не нужна! Неужели не нужна? Неужели эта… женщина сможет заменить ему меня? А дети? Разве они позволят?.. А вдруг позволят? Ведь они обожают его? «Они любят все и всех, что и кого люблю я!» — вдруг вспомнилось Владе… Надо забрать детей! Тогда все уладится! Тогда и он вернется! А та женщина? Смогу ли я простить ему? Наверное, смогу. Да конечно же смогу! Ведь ради детей…» Обманывала себя Влада. Пути к примирению искала.

Волнуясь, набрала его номер. Хотела миролюбиво, но, услышав его спокойное «алло», заговорила нервно:

— Это я, Влада… Извини за беспокойство.

— С трудом.

— Что?

— Извиняю с трудом. За беспокойство.

— В таком случае я буду краткой. Я хочу видеть своихдетей!

— Нет.

— Что значит «нет»?

— Нет — это значит только одно: «нет»!

— Ты не посмеешь! — выкрикнула Влада, но услышала короткие гудки.

Влада вошла в кабинет решительно и враждебно. Подняв недовольный взгляд, Алексей на мгновение растерялся. Лицо его стало по-детски удивленным. А в глазах блеснула искорка радости. Но промельком. Через мгновенье Алексей опомнился. Отложив в сторону бумаги, он откинулся в кресле с выражением презрительного отчуждения.

— Удивлен? — спросила Влада, борясь с неровностью дыхания.

Он деланно усмехнулся. Хотел усмешкой задеть ее. Но не получилось. Сердце защемило: такой влекущей была Влада, такой желанной! Глаза ее рассыпали синие искры, словно рассерженный бенгальский огонь. Она напоминала тигрицу — попавшую в западню, но не сломленную.

— Ты думаешь, что растоптал меня?

— Ты сама себя растоптала, — презрительно усмехнулся Лекс.

— Я не боюсь тебя, Алексей. Я тебя презираю!

— Взаимно!

— Как ты жалок! — сдерживая слезы, прошептала Влада.

— А! Ты пришла меня пожалеть?

— О, нет! Я пришла, чтобы… чтобы забрать детей.

— Куда? К новоиспеченному «папаше»? К этому ублюдку Фаусту?

— Павел сюда не…

— О! «Павел»?! Какие успехи! Какая доброжеланно… тельность! Какие чувственные отношения!

— По крайней мере, с руки он меня не подкармливает, как ты некоторых! Вот у тебя с той рыжей шлюхой действительно чувственные отношения.

— Ты права! Очень чувственные! Уж она никогда не предала бы меня с первым встречным… проходимцем! — Алексей гневно сдвинул брови и бессмысленно переставил предметы на столе.

— Я тебя не предавала. Я — не ты! Это ты, там, в Женеве… предал меня! А теперь это уже стало системой! Ты же на каждом шагу предаешь! Разве не так?

— Комментариев не будет!

— Конечно, какие могут быть комментарии к грязной измене?! Все и без ком… все и так ясно. Как Божий день, ясно.

— Высказалась? А теперь иди. Я не желаю видеть тебя и слышать! Иди к Фаусту! С ним комментируй. А у меня нет времени на мелочные разборки.

— «Мелочные разборки»? Что ты имеешь… Что называешь «мелочными разборками»?

— Ладно, хватит! Я не собираюсь ничего объяснять! Хватит! Иди, пусть Фауст тебе объясняет… «Мелочные разборки»! — последнее он произнес желчно, пародийно, забыв, что это не Влады, а его слова.

— Почему ты так со мной разговариваешь?! Я, между прочим, пришла в… в… в этот солидный клуб только для того, чтобы убедиться в твоей подлости. Я знала, что ты будешь с какой-нибудь шлюхой. Поэтому я пришла.