Паулина Симонс - Красные листья

— Я ничего не могла сказать. Все равно уже было поздно.

— Да, было поздно. Но тебе нужно было позвать на помощь немедленно, тогда же, в ту же ночь. Разумеется, и тогда уже помочь ей ничем было нельзя, потому что, когда ты ее увидела, он, а скорее всего, была мертва. А может быть, и нет. Подумай об этом. Живи теперь с этим. Если бы ты немедленно позвонила в «Скорую помощь», в полицию, куда угодно, ты бы сейчас здесь не отсиживала свой срок.

— Прямо тогда, немедленно я позвонить никуда не могла! Понимаешь? — беспомощно проговорила Конни.

— Не совсем. Ты сказала, что была напугана. Ну и что?

— Не только напугана. Я была в шоке. Никогда еще в жизни я не была так напугана.

— Конни, до этой ночи у тебя просто не было возможности себя проверить, — сказал Спенсер. — Это самое главное в жизни — кем мы становимся в критической ситуации. Очень легко жить, когда все хорошо, когда ничего страшного не случается. Очень легко, когда ничем не рискуешь. Но однажды в жизни приходит момент, когда тебя зовут. Да-да, зовут, называют твое имя. И нужно идти. А не бежать в противоположную сторону. — Спенсер замолк. Она смотрела на него, ничего не понимая.

— Так, значит, детектив, ты пришел сюда не для того, чтобы мне помочь? — холодно проговорила она. — В таком случае, зачем же ты приехал?

— Убедиться, что был прав.

— Ты был прав? — переспросила она.

Он медленно кивнул:

— Да, был прав.

Спенсер чувствовал себя так, как будто на него взвалили груз огромной тяжести. Эти люди сплели дьявольскую паутину, а он в нее попал и вот уже больше трех лет не может выпутаться. Он стал ее узником. За эти годы он постарел на сто лет, и не быть ему больше молодым. Никогда. На висках уже появилась седина, а на лице морщины. Это они, эти ребята, заставили его постареть. Но довольно с него. Хватит. Больше он им ничего подобного не позволит. Пришла пора освободиться от этих пут.

— Конни, — произнес он решительно, — я знаю, почему ты ничего не сказала Альберту той ночью, когда возвратилась с моста. Ты не сказала ему потому, что подозревала его в убийстве. И когда он больше ни словом не обмолвился о ней, а шли дни, и он даже не упоминал ее имя, и когда со всей очевидностью стало ясно, что она куда-то исчезла, а он вел себя так, как будто это в порядке вещей, ты уже знала, что это он ее убил. И ты ничего не сказала. На что ты надеялась? Что ее никогда не найдут? И, зная, что убил ее он, ты что, не понимала, что становишься соучастницей преступления, или тебе было все равно?

— Не говори так, — выдохнула Конни. — Не говори так. Перестань!

Но Спенсер заговорил еще громче, чем прежде:

— Ты продолжала молчать, как будто набрала в рот воды. Ты что, надеялась, что твои подозрения ошибочные? Ты что, надеялась, если сядешь вместо него в тюрьму, он останется тебе верен и начнет еще сильнее любить? Хотя куда уж сильнее… А, Конни?

— Он любил меня! — воскликнула Конни.

— О, Конни! — Спенсер чувствовал огромную усталость. — Ради Бога! Он никогда тебя не любил. К твоему сведению, он вообще в своей жизни никого никогда не любил. — Потом Спенсер вспомнил темно-вишневое пальто Кристины. — Пожалуй, разве только ее. Неужели ты этого не видела? Думала, принеся себя в жертву, заставишь его любить, но он забыл тебя сразу же, как только за тобой закрылась дверь тюремной камеры. И теперь ты жаждешь отомстить. Но тебе тогда следовало поступить с ним так, как он того заслуживал, а не обхаживать.

Конни заплакала.

— Не плачь. Чего ты от меня теперь хочешь? У нас с тобой даже нет ни в чем полной уверенности. Перестань плакать.

Конни продолжала плакать, не заботясь о том, чтобы вытереть лицо. Сквозь всхлипы она попросила:

— Найди Альберта. Найди его!..

— Найти его? И что потом?

— Не знаю, — призналась она. — Твое сердце само подскажет, как следует поступить.

— Не впутывай, пожалуйста, сюда мое сердце, — бросил Спенсер, но тут же смягчился: — И что ты советуешь мне сделать, когда я разыщу его? Расцеловать в обе щеки?

— Тогда ты будешь знать, что делать, детектив. Я полагаюсь на тебя, — содрогаясь от рыданий и хлюпая носом, заверила Конни.

— Ты думаешь, Альберт тут же сознается в содеянном? Ты его не знаешь, Конни.

— Знаю. Я его знаю.

Спенсер покачал головой:

— Нет, ты его совсем не знаешь. — И он подумал, не рассказать ли ей о Натане Синклере. Но тут же отказался от этой мысли. Разве она уже не достаточно наказана?

Он решил сменить тему разговора и спросил о Джиме.

— Да, — ответила она. — Каждое воскресенье. Он приезжает сюда каждое воскресенье.

— Ты смеешься, — не поверил Спенсер. — Неужели каждое воскресенье? — На самом деле он удивлен не был. — И чем он сейчас занимается?

— Не очень преуспел. Работает менеджером в банке.

— Он учился в Дартмуте, чтобы стать банковским менеджером?

— Нет, — ответила Конни, — он учился в Дартмуте, чтобы стать юристом, а затем политиком, но он… изменил, решение.

— Изменил решение? Но колледж он окончил?

— Насчет этого он тоже изменил решение, — произнесла Конни с задумчивой нежностью.

— Понятно, — кивнул Спенсер. — Конни, а ты, я вижу, тоже изменила решение насчет Джима?

Она смущенно кивнула в ответ:

— Он приезжает сюда каждое воскресенье. — На этих словах ее голос дрогнул, и Спенсер не был уверен, случилось ли это оттого, что таким оказался Джим, или потому, что совсем другим оказался для нее Натан Синклер.

Ему вдруг захотелось протянуть руку и погладить ее.

— Я сделаю все, что смогу, Конни.

— Я знаю, что сделаешь, Спенсер. Такой ты человек.

— Но ты должна понимать: не для тебя — для Кристины.

«И для себя. И для матери Кристины, которой я обещал», — подумал он и подбадривающе улыбнулся Конни.

— Я понимаю, — проговорила она поспешно.

— И я ничего не обещаю, это ты тоже должна понять.

— Понимаю, понимаю. — Она грустно улыбнулась. — Спасибо.

Спенсер встал:

— Не надо меня благодарить, Конни. — Ему хотелось признаться, что все это необходимо ему. Что он делает это главным образом для себя:

— Вряд ли мы еще когда-нибудь встретимся, Конни, — произнес он. — Береги себя.

Так уж получилось, что он влез в трясину, где завязли эти четверо. Думал, что только посмотрит — и назад. Ан нет — он оказался в компании пятым. Покидая некогда любимый Хановер, Спенсер думал, что все остается позади, что все забудется, но ему пришлось все время тащить за собой этот груз. Душа его была как старый, изношенный чемодан, куда небрежно втиснули этот груз, и вот теперь крышка не закрывалась, и груз торчал оттуда, зловеще напоминая о себе.

Все испоганили эти четверо. Все. И его Хановер. И его самого запачкали с ног до головы своими исковерканными жизнями, своими болезненными комплексами.