Сергей Пономаренко - Ведьмин пасьянс

— И как назывался этот тайный орден? Какие у него были цели, задачи, как долго он существовал?

— Цель точно такая, как и в других тайных организациях, — захват власти! Многого я не знаю, а вот его название мне известно. Оно называлось в разные времена то обществом, то орденом, но «воины-волки» всегда присутствовало в его названии.

— Откуда вам это известно?

— Вы будете смеяться, но я случайно обнаружил в школьной библиотеке ряд старинных документов.

— На книжной полке? Искали «Робинзона Крузо», а тут - бах! — старинный манускрипт?

— Не совсем так. В чулане, который здесь служит библиотекой, хранится две сотни книг, и «Робинзона Крузо» среди них, к сожалению, нет. Там стоял старый ларь, набитый разным хламом. Приняв школу, я постарался ознакомиться с каждым ее уголком, благо она такая маленькая. Наводил порядок в сундуке и нашел на самом дне эти документы. Очень древние и любопытные.

— Можно взглянуть?

— Нет. Здесь их не держу. Опасаюсь…

— Интересно кого?

— Оборотней.

— Ха-ха! Это называется водить по кругу… Расскажите мне об оборотнях, которых опасаетесь.

— Дело в том… Предполагаю, что орден «воинов-волков» существует до сих пор.

— Шутите?

— Шучу. Уже стемнело — пойдемте, я вас провожу до дома вдовы.

— Странная она.

— Все мы странные и немного сумасшедшие.

Иванна внимательно посмотрела на него.

«Уж ты — это точно».

По дороге к дому вдовы учитель рассказал, что во время вьетнамской войны у американцев существовало подразделение «воинов-волков». С помощью специальных психологических упражнений, внушения и психотропных препаратов эти солдаты входили в некое состояние, они не обращали внимания на раны, боль, неблагоприятные обстоятельства и были одержимы лишь одним — убивать, и, подобно их далеким предшественникам, этих солдат можно было остановить, только убив. Но так как они отличались исключительной жестокостью, в пылу сражения сеяли смерть вокруг себя, не разбирая, кто свой, а кто чужой, устраивали разборки в подразделении между собой, программу свернули.

— Прощайте. — Возле дома вдовы учитель кивнул, собираясь уйти.

— До свидания. Можно я завтра к вам еще зайду?

— Разве что после уроков. — И он поспешно, не оглядываясь, ушел, растворяясь во все более сгущавшихся сумерках.

Иванна вдохнула полной грудью густой воздух, напоенный ароматами природы: садов, луга, леса. Они создавали неповторимую симфонию запахов, навевающую безмятежное спокойствие, желание размышлять над тайнами бытия, о предназначении человека вообще и о своем в частности.

«Как прекрасно здесь жить, дышать этим чудесным воздухом, быть вдали от городской спешки, давки, вечной борьбы: удержаться на плаву, добыть себе место под солнцем, не позволить никому занять его. А здесь все понятно, как, например, у Ивана Леонтьевича. Он учитель: был вчера, есть сегодня, будет завтра, пока смерть… Неужели в этом райском месте, где такая чудесная природа, дивный воздух, отсутствуют нервные потрясения, люди умирают? Ведь это невозможно!»

Неожиданно Иванна почувствовала на своем плече чью-то руку и вздрогнула от неожиданности.

— Извините, я не хотел вас напугать, — сказал серьезный «Винни-Пух» и добавил, словно отвечая на ее мысли: — Не все здесь так просто, как кажется…

— А что не просто?

— Знаю, что вы ночью собираетесь идти в лес, — не делайте этого.

— Откуда ты это узнал?

— Село… Ничего не утаишь. — Парнишка пожал плечами. — Все здесь предельно прозрачно и в то же время скрыто из-за недомолвок, суеверий, кумовства.

— Почему я не должна идти в лес? Что ты знаешь?

— Ночью будет полная луна, а это плохое время. Существует легенда… Посмотрите! — Он указал на небо, на котором уже было видно бледное, словно призрачное, ночное светило, еще не набравшее силы, пока темнота полностью не укрыла землю.

Когда Иванна оторвалась от созерцания круглой луны, мальчика рядом уже не было. Он исчез так же неожиданно, как и появился. Иванна вошла в дом, досадуя из-за того, что мальчик разрушил очарование, которое завладело ею, ощущение чувственного единения с природой, запоминающееся на многие годы.

Заведение пенитенциарного типа — дисциплинарный батальон — находилось в живописном месте, рядом с березовой рощей, на берегу неширокой, но довольно глубокой речки, на территории бывшего мужского монастыря, окруженного мрачной серой высокой стеной, по верху которой шла колючая проволока, а по углам торчали наблюдательные вышки для караульных. Красота окружающей природы была здесь дополнительным раздражающим фактором, воздействующим на психику, словно шепча из подсознания голосом прапора-воспитателя: «Это не для тебя, ведь ты дерьмо!»

Заключенные дисбата жили в приземистом двухэтажном здании, в бывших монашеских кельях. В помещениях, рассчитанных на двух монахов, ютилось по шесть человек. На ночь двери келий закрывались на запор с наружной стороны, а утром, перед подъемом, открывались. Хуже всего приходилось живущим на втором этаже с южной стороны — за короткую летнюю ночь помещения, нагретые безжалостным июльским солнцем, не успевали остыть до того, как принять солнечные лучи наступающего дня. В небольших кельях с зарешеченными глухими окошками стояло по шесть коек в три яруса. За ночь в непроветриваемом помещении спертый воздух нагревался до температуры сауны, так что мало кто не просыпался еще до подъема, плавая в поту, кляня, чертыхая, матюкая руководство дисбата.

Ежедневный подъем в шесть, со звуком сирены, — и через сорок пять секунд все должны быть в строю, иначе наказание. Короткая перекличка, и снова: «Время пошло!» — давалось ровно пятнадцать минут, чтобы в сортире на двенадцать очков оправились около ста человек. Свисток дежурного означал, что время вышло, и если ты не находился в строю с голым торсом, то ожидало наказание. Получасовая физзарядка, двадцать минут на приведение в порядок себя, койки, личных вещей, и построение на завтрак. За пятнадцать минут следовало получить порцию из бачка на десять человек, съесть, отнести посуду на мойку и снова успеть на построение.

Затем начинались отупевающие, бесконечные занятия строевой подготовкой на монастырском дворе, превращенном в плац: «раз-два-три», «тянуть носочек», «выше ногу», прерываемые лишь двадцатиминутной паузой на обед и политучебой. И все по времени, по свистку, и к двадцати часам, когда теоретически наступало личное время и можно было подшить воротничок, привести себя в порядок, написать письмо, примерно треть дисбатовцев уже успевали «провиниться», не уложившись в отведенное время или совершив другие нарушения, и снова отправлялись на плац совершенствоваться в строевой подготовке или в наряд на кухню, уборку помещений и уборной.