Сохейр Хашогги - Мираж

— Мне больше нечего тут делать, — сказала Ум-Салих. — Аллах уже прибрал ребеночка.

— Может, оно и к лучшему, — беззлобно ответил охранник, скользнув равнодушным взглядом по силуэту младенца, прикрытого белой материей.

Ум-Салих подмигнула Амире.

— Бери корзину, золотце мое.

— Да, тетушка.

Идя по тюремному коридору, Амира молила Бога, чтобы девочка не задохнулась в корзинке.

Но при мысли о том, что ребенок может закричать, по спине девушки побежали мурашки. Но Ум-Салих не торопясь шествовала к воротам, показывая, что она сделала свое дело и теперь ей некуда спешить. Ведь никакому охраннику не придет в голову проверять содержимое корзинки, если повитухи не привлекут к себе внимание каким-нибудь необдуманным поступком. Подумаешь, две оборванки несут в корзинке какие-то бабьи нечистоты. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Амира и Ум-Салих оказались в безопасности. Ворота тюрьмы с лязгом захлопнулась за ними.

До родной деревни Ум-Салих было не больше часа ходьбы, но дорога показалась Амире бесконечно долгой. На землю незаметно опустилась ночь, в воздухе повеяло холодом. Но прохлада не принесла облегчения. Амира смертельно устала. Новорожденная дочка Лайлы кричала так, словно пыталась расквитаться за минуты вынужденного молчания, — она заплакала, как только из ее ротика вынули ватный кляп.

Амира остановилась, она решила укачать ребенка и немного передохнуть, но Ум-Салих была неумолима.

— Нам нельзя останавливаться, девочке необходимо материнское молоко, а в деревне ее уже ждет кормилица. — Но не можем же мы равнодушно слушать, как надрывается дитя, — возразила Амира. — Ты же прекрасно знаешь, как успокоить девочку.

Памятуя о том, что Амира как-никак дочь Омара Бадира, Ум-Салих уступила. Она скрутила жгутом кусочек ткани, смочила его водой и, немного подсластив, сунула в ротик ребенку эту импровизированную соску. То ли сладкий вкус, то ли ласковое прикосновение человеческих рук возымели свое действие, но девочка успокоилась и через несколько минут уже крепко спала. Ум-Салих положила младенца в корзинку, и они с Амирой продолжили свой путь.

Подойдя к окраине деревни, Ум-Салих и Амира заметили в лунном свете стоящий на обочине серебристый «порше». От машины отделилась тень. Это был Малик. Обычно Амира поддразнивала брата за щегольство и преувеличенную аккуратность в одежде, но сейчас вид его был жалок. Малик был небрит и непричесан, его кремовато-белая галабия из тончайшего египетского хлопка выглядела грязной и помятой. Малик бросился навстречу сестре и приник к ней в долгом объятии.

— Я так беспокоился за вас, — торопливо заговорил он. — Боялся, что ваш план раскроют, что вас схватят… Я просто не знал, что и думать, но, слава Аллаху, вы здесь, живые и невредимые. А как там Лайла, что с ребенком, рассказывайте скорее, ради Всевышнего!

Ум-Салих пропустила мимо ушей вопрос о Лайле — что можно было сказать об этой бедняжке — и откинула одеяльце, прикрывавшее корзинку.

— Лайла родила здоровую девочку, господин. Ручаюсь вам, она обещает стать настоящей красавицей.

Малик всем своим существом потянулся к дочке, в точности как Лайла, прикоснулся пальцами к личику малютки.

— Я назову ее Лайлой, — сказал он больше себе, нежели двум женщинам. — Я сделаю для нее все, что будет в моих силах, и даже больше того. Я сделаю то, что сделал бы, что должен был сделать для ее матери.

— Не думай об этом сейчас, Малик, — произнесла Амира. — Ты ничего не мог для нее сделать.

И это была правда.

Когда преступление Лайлы стало явным, Малик решил публично сознаться в том, что он причина ее грехопадения.

— Это и мой грех, — говорил он. — Почему расплачиваться за него должна только Лайла? Мы любили друг друга и должны вместе умереть.

Но Лайла запретила Малику признать его вину.

— Жертвуя своей жизнью, ты не спасешь мою. — Эти слова несчастная женщина просила Амиру передать Малику во время их свиданий в тюрьме. — Это будет бессмысленная жертва. Наш ребенок останется сиротой, а я не могу этого допустить.

Все те ужасные недели, пока Лайла заживо гнила в аль-Масагине, Малик метался по дому, словно загнанный в клетку зверь.

— Я не могу, не имею права допустить, чтобы это произошло. Что я за человек, если способен равнодушно бездействовать, когда моей возлюбленной грозит мучительная смерть?

— Ничего не предпринимая, ты ведешь себя мудро, — отвечала Амира, пытаясь убедить брата в том, что попытка сохранить себя во имя благой цели не трусость. — Разве ты поможешь Лайле, если совершишь самоубийство?

Однако Малик отказывался смириться с неизбежным и строил планы спасения Лайлы, один сумасброднее другого. Стараясь убедить себя в их реальности, Малик посвящал в свои замыслы своего лучшего друга и двоюродного брата Фарида.

— Может быть, стоит подкупить судей?

— Ты не найдешь таких денег, кузен, — ответил на это Фарид. — Конечно, никто не откажется от королевского подношения, но если ты предложишь мало, то можешь смело проститься с жизнью.

Малику оставалось только согласиться с доводами двоюродного брата. В семье Бадиров было принято прислушиваться к мнению Фарида, унаследовавшего от своего отца — выдающегося математика Таика — большие способности к аналитическому мышлению. Так что благодаря Фариду Малик остался дома после оглашения приговора, расставшись с мыслью проникнуть в тюрьму, вызволить оттуда Лайлу и спастись с ней бегством на частном самолете.

Хотя у братьев Бадиров было несколько друзей, достаточно верных — или достаточно сумасшедших, — чтобы принять участие в подобном предприятии, но, как заметил Фарид, никто из них не умел управлять самолетом. Конечно, за деньги можно было бы найти и пилота, но вряд ли кому-то захочется быть сбитым истребителями королевских военно-воздушных сил из-за какой-то неверной жены и ее любовника.

И вот страшная история подошла к развязке — в лунном свете тускло блеснули золотые монеты, которые Малик всыпал в ладонь Ум-Салих.

— Благодарю, мой господин, будьте тысячу раз благословенны. — Старая повитуха в знак признательности коснулась рукой своего лба.

Амира с трудом сдержала улыбку, вспомнив, как старуха помыкала ею в тюрьме на глазах охранника. Теперь же Ум-Салих снова превратилась в нищую крестьянку, склонившую голову перед богатством и властью.

Малик вежливо перешел к заботам о своем ребенке.

— Я хочу узнать о кормилице, которую вы выбрали. Она здорова?

— Да, господин, она вполне здорова. Это моя племянница Салима.

— Настоящая племянница или мнимая? — ехидно осведомилась Амира, вспомнив о сегодняшнем спектакле в тюрьме и о своей роли в нем.