Элис Хоффман - Дом черного дрозда

И все же когда они шли по грязной дороге к ферме, оба были точно одурманенные. В припадке безумно хорошего настроения, такого необычного, что они пьянели от него, как от наркотика, они совершили покупку. И открыли себя надежде, поверили в то, что Эмме в июне исполнится семь лет, что поздним летом она будет собирать чернику, варить варенье и бегать вместе с братом Уокером в саду под персиковыми деревьями. Поверили, что она выживет.

Эмме стало лучше, и они забыли о летнем доме. Когда она вышла из больницы, это было такое счастье, они почти вернулись к нормальной жизни, начали говорить друг с другом об обычных вещах.

Предыдущей осенью Эмма облысела от химиотерапии. Кэтрин купила дочке дюжину очаровательных шапочек, а потом заперлась в ванной оплакать потерю длинных белокурых Эмминых локонов. Теперь волосы у девочки стали отрастать, вначале ежиком, а потом, ко всеобщему удивлению, черными кудряшками. Прогноз у Эммы был превосходным, но Кэтрин никак не могла побороть панику. Из–за вновь отросших черных волос казалось, что девочка заколдована. Такие вещи случаются, заверил Кэтрин онколог. Прямые волосы становятся вьющимися, вместо тонких вырастают жесткие и толстые. И все равно происходящее казалось Кэтрин колдовством. Алхимия превращения одного в другое была загадкой, которую никогда не удастся разрешить: светлое превращается в темное, радость в горе, а потом — для очень немногих счастливчиков — снова в радость.

Эмма ничего не имела против нового цвета волос. И если уж на то пошло, ей даже нравилось, что теперь волосы у нее черные и лежат волнами, не то что раньше. Возможно, она ценила эти изменения как знак того, что успешно прошла испытание и все еще была здесь. Как возвещение того, что теперь она была новой Эммой, девочкой здоровой и такой сильной, что могла одной рукой побороть братика и почти даже победить его, конечно понарошку.

— Я могу быть ведьмой на Хеллоуин, — задумчиво сказала Эмма, рассматривая себя в зеркале в ванной. — Я могла бы быть цыганской королевой.

Конечно же, Кэтрин никому, даже Сэму, никогда не говорила, что, когда она увидела Эмму в затемненном холле, ей показалось, что этот ребенок больше не ее дочь, не та добродушная девочка с белокурыми волосами, которой ничто не могло причинить вреда. Теперь она была кем–то другим, маленькой девочкой, которая знала больше, чем следовало, — тенью, феей, ведьмой, королевой.

Они переехали в свой дом на выходные, в День независимости. С трудом продравшись через пробки, они взмокли от пота, пока разгружали взятый в прокат грузовик. Из своей квартиры они привезли кое–какую старую мебель. Да еще несколько вещей, которые Сэм унаследовал от матери: обеденный стол, комод, полуразвалившееся кресло, такое удобное, что дети ссорились из–за того, кто сядет в него первым.

— Думаю, мы сошли с ума, — сказал Сэм, остановившись, чтобы осмотреть дом.

Он был большим, серьезным человеком, редко поддававшимся порывам.

— Можем продать его на следующий год. Не переживай, — ответила ему Кэтрин, хотя на самом деле она имела в виду: «Ну не бросай меня сейчас».

Весь этот год она боялась, что он, ошеломленный возможностью трагедии, может сделать это, может уйти еще до того, как если бы трагедия случилась на самом деле.

— Пусть побудет хотя бы это лето, — попросила она. — А там посмотрим.

В те же самые первые дни обнаружилось, что в их владениях наличествовали некие странности. И с некоторыми из них они познакомились достаточно быстро. Уокер отправился в поле на прогулку по высокой траве и вернулся с криком, что в волосы ему попал клещ. К штанишкам у него пристали репьи, и он едва успел обогнуть достаточно большую прогалину, заросшую ядовитым плющом. Внутри дома их также поджидали сюрпризы, и ни один из них не оказался приятным. В трубах гремело, вода отдавала ржавчиной, две горелки на плите вовсе не работали. В доме никто не жил больше года, и поэтому то, что в прихожей оказались мыши, не стало неожиданностью. Но они были совсем еще мышатами, такими милашками, что Эмма закатила истерику, когда Сэм сказал, что он разбросает отраву.

— Неужели жизнь для тебя не имеет никакой ценности?! — прокричала Эмма отцу.

Говорят, такое бывает, когда ребенок слишком долго лежит в больнице, — он вдруг очень быстро начинает взрослеть, видя и понимая то, чего другие никогда не увидят. И уж конечно, так оно и произошло с цыганской королевой, которая аккуратно посадила каждую крошечную мышку в ячейку коробки от яиц и отнесла их на поле, кишащее клещами, где их наверняка в мгновение ока похватают ястребы. Эта маленькая ведьмочка размышляла о вопросах жизни и смерти и когда танцевала вокруг кустиков черники, желая, чтобы они принесли урожай, и когда спасала пауков, и когда поливала грядки с рядами старой клубники, пожухлой и истощенной. Чудо–ребенок, черноволосая любимая и родная девочка Кэтрин, стоявшая одной ногой в могиле, но вернувшаяся оттуда, теперь каждый вечер смотрела на светлячков так, точно они были самым чудесным зрелищем во всей Вселенной, точно просто жить для нее уже было более чем достаточно.

Кэтрин не уделяла Уокеру много внимания. В сущности, этого не делал никто, пока он не начал говорить о черном дрозде. Когда Эмме поставили диагноз, Кэтрин бросила работу в библиотеке. Сэм был юристом, и после отпуска ему пришлось вернуться в город. А у Кэтрин незамедлительно образовалось рутинное расписание — проводить все свое время с Эммой. Они придумали, что вся их жизнь на ферме — это опера. И хотя всем было известно, что Кэтрин медведь на ухо наступил, да и Эмма была немногим лучше, они каждую просьбу пели: «Передай мне горошек! Посмотри на пересмешника! Ты хочешь пену для ванны в воду?!»

— Вы тут, ребята, совсем рехнулись, — бормотал Уокер, добавляя язвительно специально для Кэтрин: — Все знают, что ты ни одной ноты спеть правильно не можешь.

Уокер застолбил для себя сарай в поле, который он превратил в свою крепость. На мать с сестрой у него не хватало ни времени, ни терпения. Очень скоро он научился вытаскивать клещей сам, без посторонней помощи, и потом сжигать их, а они только потрескивали. Он стал весьма профессионально избегать репьев и ядовитого плюща. Он загорел, смотрелся поджарым и мускулистым.

И все время хотел есть. Похоже было, что тело его готовилось к рывку с внезапным ускорением, который вот–вот должен был наступить. Будто Уокер тоже готовился к тому, чтобы стать кем–то новым.

Так все и шло до самой середины июля, когда Кэтрин заметила, что сын что–то скрывает от нее. Казалось, что он буквально за одну ночь утратил нежные детские свойства. Когда Эмма, как всегда выступая в роли спасителя, нашла в огороде жабу и сделала для нее домик в ямке у крыльца, Уокер спросил, чего она с ней возится, дескать, эта жаба всего лишь хорошая добыча для совы, что жила в их лесу.