Инна Бачинская - Лев с ножом в сердце

Капитан полюбовался геометрической фигурой, которая наглядно доказывала… что? А то, что Антиквар связан с Рожковой через глуздовский браслет, а через нее — с Павлом Максимовым, который, в свою очередь, связан с Илларией, которая связана с Онопко, а он стал очередной жертвой Антиквара. Круг замкнулся. Вернее, ромб. Неправильной формы. Сверху Антиквар, снизу — Павел Максимов. Они тут почти все связаны. Перекос был за счет Краснухина, выпавшего из обоймы и связанного только с Антикваром.

Совпадение? Капитан не верил в совпадения. Весь его опыт свидетельствовал против совпадений. Хотя, бывает, допускал Астахов… всякое бывает. Но! Когда «совпадают» почти все участники, это, знаете ли, мало похоже на подставу! Тут и не пахнет совпадением! Вот так. «Се ту»[Се ту — c’est tont — вот и всё ( франц. ).], как любит говорить полиглот Федор.

Павел Максимов, убийца… Отсутствовал восемь лет. Антиквар залег на дно почти на девять лет. Максимов вернулся три месяца назад, в апреле. Убийство Краснухина произошло спустя месяц, в мае. И жена Максимова — вспомнил капитан. Ну, тут вообще полный абзац! Или Федька что-то путает…

«А если сдвинуть фигуры, — думал Астахов, полный азарта. — А если мы вот так!» Он принялся увлеченно чертить новую схему. На сей раз во главу он поставил равенство «Антиквар = Максимов» и резво соединил действующих лиц в новую комбинацию. Закончил, оценил работу. Признал самокритично, что не очень пляшет. Непонятно, кто устранил медсестру Людмилу, пособницу Антиквара, — сам он за ненадобностью или Павел Максимов, отомстивший ей за свидетельские показания. Но если Павел Максимов и Антиквар — одно лицо… чисто гипотетически, то что же тогда получается? А то и получается… Ерунда какая-то…

Ерунда-то ерунда, но что-то в таком раскладе тем не менее есть!

На второй день Миши все еще не было. Мама Ира в ночной рубашке, нечесаная, тенью бродила по квартире. Я пыталась успокоить ее, но она смотрела на меня глазами смертельно раненного животного, и я отступала. Вечером, полная дурных предчувствий, я мчалась домой. При виде Катьки, живой и здоровой, жесткая рука страха разжималась, и я переводила дух. Я возилась с малышкой, потом готовила ужин, звала Иру. Она, не шевелясь, лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, а я стояла на пороге спальни, беспомощно глядя на нее, полная тоски и понимания непоправимости того тайного и страшного, что в этот самый миг, возможно, совершалось где-то или уже совершилось…

…Я сидела над очередным письмом, когда позвонила мама Ира и сказала, что Мишу позапрошлой ночью сбила машина. В его кармане нашли клочок бумаги с номером моего телефона…

Голос у нее был мертвый…

Дальнейшее слилось для меня в сплошной кошмар. Опознание, протоколы, похороны… все легло на мои плечи. Молоденький лейтенантик, серьезно глядя на меня, рассказал, что машина сбила Мишу ночью, свидетелей нет, и найти преступника не представляется возможным. Они будут, конечно, работать, но сами понимаете… «Ваш родственник был выпивши, — сказал он. — Знаете, сколько народу гибнет под колесами в пьяном состоянии?»

Я хотела позвонить Аспарагусу, но мама Ира сказала, что не нужно. Я не поняла и стала настаивать, и тогда она закричала отчаянно: «Не надо!»

Она была невменяема, бормотала что-то несуразное, и мне казалось, что она сошла с ума. Она повторяла, что Мишу убил мой отец, и она виновата… что это возмездие, она знала… чувствовала… ничего не дается даром, за все нужно платить…

Пусто и печально стало в нашем доме. Взгляд мой падал на диван, где любил сидеть Миша. Бедный Миша… Мама Ира не вставала после похорон, я с трудом заставляла ее съесть хоть что-нибудь. Она отводила мою руку с ложкой и мотала головой. И молчала. Это было самое страшное! Моя болтливая, жизнерадостная и неунывающая мать молчала! Как-то ночью я застала ее стоящей у окна — она напряженно вглядывалась в беспроглядную темень. Заслышав мои шаги, она пробормотала, не оборачиваясь:

— Он придет… Он не отстанет… не простит…

Я обняла ее и заставила лечь. Ее трясло…

…Мой привычный мир рушился слишком быстро, и меня затягивало в омут из обломков того, что еще вчера казалось незыблемым и прочным. Я словно катилась с горы, полная страха, неуверенности и боли, и одному богу известно, что ждет меня внизу…

Дверь мне открыла баба Капа. Я удивленно воззрилась на нее.

— Ирина попросила посидеть с Катюшей, — сказала она. — Вот мы и сидим с Митяем.

— А где она?

— Не знаю. Оделась и ушла. — Соседка не смотрела на меня, вид у нее был растерянный.

— А когда же она ушла?

— Часа два уже будет…

— А когда придет, не сказала?

Баба Капа наконец взглянула на меня, но ничего не ответила, только вздохнула. Из комнаты доносился смех Катьки.

— Девка — золото, а не ребенок, — сказала она вдруг ни с того ни с сего. — И умненькая! — Она продолжала смотреть на меня, и в ее взгляде мне чудилось что-то… жалость? — Ладно, пойду я, засиделась. — Баба Капа возвратилась в гостиную, взяла на руки кота Митяя. Уже в прихожей сказала: — Ты, Лизавета, ежели чего, сразу зови. По-соседски. Ох, и тяжелый котяра вымахал, — жалуется она. — Аж спину ломит. Дармоед вымахал, да? — Она целует Митяя в голову. — Ах ты, горе мое луковое! Ах, ты ж разбойник!

Тяжело переваливаясь, баба Капа спускается на свой этаж, оставляя меня в недоумении. Я смотрю ей вслед. Что это с ней? Старая дворовая сплетница удивительно молчалива сегодня. А как же последние известия?

Катька радуется мне: «Ли-за!» Тянет ручки — я подхватываю ее. Она обнимает меня за шею. Забыла спросить у Капы, когда ее кормили. Ну да все равно. Поужинаем вместе.

— А ножками? — спрашиваю я и ставлю ее на пол. Она ковыляет, цепляясь за мою руку. Мы заглядываем в спальню, и я вижу сложенный белый листок на кровати, придавленный часами Иры — я узнаю золотой браслет.

Озадаченная, беру часы и листок. Разворачиваю. Это письмо. От мамы Иры. В нем всего лишь несколько торопливых строчек — неровный, какой-то детский почерк. Просматриваю бегло. Потом, не веря глазам, читаю еще раз. И еще.

«Дорогая Лизочка, дорогая доча! Так вышло, что мне нужно уехать. Катеньку оставляю пока у тебя. Ее документы в серванте в правом ящике. Не держи зла, доча. Я ж хотела как лучше, да такая уж я невезучая, видать, уродилась. Я очень люблю вас, мои любимые девочки. Если бы ты только знала, как я вас люблю! Твоя мама».

И в самом низу еще одна строчка. « Помни, что я тебе говорила! » И еще ниже: « Прости, Лизочка! Береги Катеньку! » И все.

В полном ошеломлении я опускаюсь на кровать. Катька, запрокинув голову, смотрит на меня, улыбаясь до ушей…