Ольга Дашкевич - Чертово лето

— Допустим, братья, — медленно сказала мамуля, выпуская дым в сторону открытого окна. — Здесь существует несколько вариантов. Вариант первый: он что-то знает, и за это убийцы брата хотят убить его тоже.

— А почему он прибежал ко мне? — не слишком почтительно перебила я. Мамуля даже не нахмурилась в ответ на мое хамство: когда речь идет о серьезных вещах, она не обращает внимания на такие мелочи, как семейная субординация.

— Вероятно, его тайна как-то касается тебя. Может быть, он хотел тебя предупредить.

— А может быть, он решил, что это я зарезала его братца, и явился сюда, чтобы отомстить убийце — то есть мне!

— Такой вариант тоже не исключен, — спокойно согласилась мамуля и стряхнула пепел. — Он явно неуравновешенный тип, к тому же, кажется, страшно напуган.

— Вот интересно, чем он напуган? — задумчиво промолвила я. — Предстоящим актом мести?..

— Если он явился сюда мстить, не исключено, что именно этим. Все-таки он производит впечатление человека, далекого от преступного мира.

— Ну, хорошо, какие еще могут быть причины его появления? Мама, вы же пишете детективы, ну, напрягитесь, пожалуйста!

Мамуля налила свежего чаю в свою опустевшую чашку.

— В детективах нормальные люди исходят из вечного посыла: кому выгодно. Таким образом, прежде всего, мы должны выяснить, кому была выгодна смерть твоего сотрудника, почему его убили. Итак, будем рассуждать здраво, — сказала сказала она решительно и в подтверждение своих слов энергично опорожнила пепельницу в мусорное ведро. — Выгода от смерти русского… ну, эстонского или какого там еще, журналиста может быть такой…

Тут она задумалась и закурила новую сигарету, машинально оторвав от нее фильтр и укладывая его на скатерть в аккуратный рядок предыдущих фильтров.

— Например, деньги. Допустим, он задолжал кому-то из этих нынешних бандитов, сбежал в Америку от долгов, но они его нашли и убили. Это первый вариант. Вариант второй: он узнал чью-нибудь тайну, стал, к примеру, опасным свидетелем чего-нибудь… В наше время и в той удивительной действительности, которая нас теперь окружает, всякое возможно — мафия, разборки, наркотики, убийства… да что угодно. Вариант третий: убийство на почве ревности. Судя по твоим рассказам… впрочем, я и сама видела, — мама кивнула в сторону гостиной, — убитый был невероятно хорош собой. Значит, может иметь место, во-первых, супружеская неверность: жена узнала о его похождениях и зарезала мужа. Во-вторых, опять же супружеская неверность, но на этот раз обманутый муж нашел любовника супруги и зарезал… В-третьих, его убила любовница. В-четвертых, любовник.

У меня вырвался протестующий крик:

— Что?!.. Какой любовник?.. Вы имеете в виду — его любовник? Нет, с этим я категорически не согласна. Можете мне поверить, мама, Ян Саарен был стопроцентный натурал, без малейших признаков голубизны. В конце концов, я бы почувствовала! Я все-таки женщина, хоть и редактор газеты.

— Хорошо, — покладисто кивнула мамуля, — любовника исключим. Все равно остается достаточно много вариантов любовной линии. Например, — мама выпустила дым и остро взглянула на меня из-за дымовой завесы, как из засады, — например, убийцей может оказаться какой-нибудь твой поклонник, пронюхавший, что ты неравнодушна к новому сотруднику.

Я сначала вытаращила глаза, а потом безудержно расхохоталась, несмотря на драматизм ситуации. Перед моим мысленным взором предстал Сенечка с горящими очами и огромным столовым ножом, крадущийся по коридору редакции.

— Мам, — сказала я, отсмеявшись, — это абсолютно исключено. У меня, кроме Сенечки, нет постоянных поклонников. А подозревать Сенечку… это все равно, что подозревать соседского котенка в том, что он разорвал в клочья бульдога. С таким же успехом мы могли бы заподозрить Сенечкину маму — она могла убить Саарена во имя счастья своего единственного сыночка…

— А что, — мама кивнула и выложила на скатерть очередной фильтр. — Ты, к сожалению, не можешь себе представить, на что способна мать ради своего ребенка…

Я с сомнением посмотрела на мамулю. Интересно, на что она хоть когда-нибудь была способна ради меня?.. Сколько себя помню, я росла, как трава, хотя и в строгости. Даже если я болела ангиной и лежала с температурой сорок, мама все равно не отходила от письменного стола. Лекарства мне давала бабушка, а компрессы делала соседка Люся, медсестра из районной поликлиники. Но вслух высказывать свои сомнения я благоразумно не стала.

— Нет, — сказала я вместо этого, махнув рукой. — Софья Львовна с бритвой в руке — это настолько абсурдно, что даже подозрение в гомосексуальности, которое вы, мама, высказали пять минут назад, перед этим меркнет. Мне надо вас познакомить. Софья Львовна даже не божий одуванчик, а… я и слово затрудняюсь подобрать. В общем, она — воплощенная душа, даже не душа, а дух бесплотный. А бесплотный дух физически не способен удержать в руках режущий предмет.

— Ну, внешность может быть весьма обманчивой, — сказала мамуля, и в ее голосе мне почудились нотки ревности. На звание бесплотного духа всегда претендовала она, не отходящая от письменного стола ни ради еды, ни ради низменных плотских утех. Как она умудрилась родить меня — просто уму не постижимо.

В это время из гостиной донесся стон, и мы с мамулей, как по команде, встали и метнулись туда. Точнее, это я метнулась, а мама пошла со всегдашней своей спокойной неторопливостью, очень прямая, держа на отлете руку с сигаретой, вставленной в потертый мундштук.

Наш интрудер лежал на диване, укрытый до пояса пледом. Его глаза были открыты и полны невыразимой муки.

— Вы кто? — спросила я, не давая ему опомниться. — Как вы сюда попали?

Он смотрел на меня так, как будто я спросила у него, сколько будет 2 37 486 умножить на 12 588. Я спохватилась и застегнула пуговку на блузке. Подумаешь, нежности!.. В конце концов, я не виновата, что она всегда расстегивается. К тому же, у меня не настолько большая грудь, чтобы от этого можно было потерять дар речи.

— Кто вы? — повторила я нетерпеливо, склонившись над нашим то ли гостем, то ли пленником. От наклона пуговка опять расстегнулась, и гость и на этот раз ничего не ответил.

Я метнула на мамулю беспомощный взгляд. Она уже успела сесть в кресло и теперь наблюдала мои манипуляции с блузкой с нескрываемым интересом. Я рассердилась. Опустившись возле дивана на колени, чтобы больше не пришлось наклоняться, я в третий раз повторила свой вопрос:

— Вы меня слышите? Кто вы такой? Вы брат… Яна? Как вы узнали этот адрес?

Строго говоря, это был не один вопрос, а три, или даже четыре, и я уже приготовилась к тому, что он опять не раскроет рта. Но он его все-таки раскрыл и произнес тихо и хрипло, с душераздирающей интонацией: