Вэвиан Фэйбл - Золотая рыбка. Часть 1

Знающие люди утверждают, что Вэвиан Фэйбл (псевдоним венгерской писательницы Эвы Мольнер) неодолимую тягу к сочинительству испытывала с детства: в пионерском лагере сверстники заслушивались ее рассказами о приключениях индейцев. Родители — медики по профессии отнеслись к увлечению дочери скептически и настояли на том, чтобы та пошла по их стопам. Однако медицинское образование и работа по специальности не отвлекли Эву Мольнер от основного призвания. К жанру устного рассказа она вернулась после рождения сына, которого воспитывала не только на признанных литературных произведениях, но и на историях собственного сочинения, пока не сделала свой окончательный выбор.

В 1987 году она дебютировала сразу несколькими романами, и вышедшая в том же году «Золотая рыбка» принесла автору неслыханный успех. Главная героиня Дениза Врай — талантливая сыщица, за внешней резковатостью и язвительной манерой общения которой скрываются душевная уязвимость и способность к тонким чувствам и переживаниям, — безоговорочно снискала читательские симпатии. Приключениям Денизы Врай и ее коллег посвящено шесть остросюжетных романов, отличительные особенности которых — ирония и авторская самоирония — выделяют книги Вэвиан Фэйбл из общего потока детективной литературы. Всего на творческом счету писательницы 25 книг, общий тираж которых — 3 миллиона экземпляров — небывалый рекорд для такой небольшой страны, как Венгрия.

Когда я вхожу в кабинет, все мои коллеги уже на местах. Сквозь замызганное стекло с улицы просачивается кое-какой свет, поскольку лето в самом разгаре — ослепительно яркое, играющее всеми цветами радуги, как и положено лету. Фабио — создатель упомянутого «светофильтра» — и на сей раз предается своему любимому занятию. Будучи заклятым врагом мух, он способен каждые три минуты отрываться от пишущей машинки, на которой тюкает двумя пальцами, стоит только ему услышать, как очередная муха жужжит и бьется о стекло. Фабио вскакивает, резко отталкивая стул, и тот скользит по натертому паркету; правда, в комнате у нас тесновато, но метра на полтора стул все-таки отъезжает, с грохотом и скрипом. Ну а Фабио хватает что под руку подвернется, будь то свежеотпечатанный рапорт или в лучшем случае газета, и начинается охота. Первым делом Фабио грозит злосчастной мухе всеми смертными карами, а затем безотлагательно приступает к осуществлению оных. Дальше все зависит от самой мухи. Иные продолжают жужжать, даже волоча за собой раздавленные внутренности, некоторые испускают дух мигом и без звука. Но в любом случае их бренные останки облепляют стекло, закрывая вид. Если можно назвать видом облупившуюся глухую стену дома напротив.

Лацо говорит по телефону. Манеру телефонного общения он, должно быть, перенял из американских фильмов: раскачивается на задних ножках стула, взгромоздив собственные ноги на стол, — ни дать ни взять этакий живой маятник с взлохмаченной шевелюрой и жеваной сигаретой в зубах.

Тилль поглощен изучением. В данном случае — изучением моей персоны. Брови задумчиво нахмурены, а поскольку выражение это для него привычно, у переносицы образовались глубокие морщины, поэтому Тилль частенько кажется недовольным, даже если и не испытывает недовольства. Изучив меня досконально, он приступает к изучению разложенных перед ним бумаг.

Аккер Керер, которого по причине столь неудобоваримого сочетания перекрестили просто в Аккерера, занят ничегонеделанием, если, конечно, не считать делом тщетные усилия притворяться, будто его здесь и вовсе нет. Его отсутствующий взгляд устремлен в одну точку. Я внимательно смотрю туда же и не обнаруживаю ничего, кроме голой стены: ни трещины, ни потека, ни пятнышка, ну ровным счетом ничегошеньки. Аккерер застыл изваянием, голова чуть склонилась набок, рот слегка приоткрыт.

Дональд печатает на машинке. В этом деле он подлинный виртуоз — разумеется, по сравнению с нами, — поскольку ухитряется орудовать шестью пальцами. Работает он под собственную невнятную диктовку, а поскольку сигнальный звонок, возвещающий о конце строки, Дональда раздражает, то он его раскурочил и знай себе шпарит и шпарит без остановки. Печатать вслепую он не умеет, поэтому не сводит глаз с клавиш. Таким образом было загублено немало ценных рапортов и донесений: Дональд отпечатал их на валике машинки, диктуя себе вполголоса и громоздя строчки одна на другую. Если учесть его литературные склонности, то приступы ярости, какими всякий раз сопровождается открытие, что вся работа пошла псу под хвост, становятся вполне понятными.

Ну и, наконец, Даниэль… В нашу группу он попал недавно. Лично я зову его попросту Хмурый, и этим все сказано.

Коллеги выжидают, пока я усядусь на место — как раз напротив Даниэля. Я плюхаюсь на стул и погружаюсь в размышления. Мне есть над чем поломать голову: как ни увиливай, а отчет составлять придется.

Терпеть не могу писать отчеты, поэтому для начала всякий раз задаюсь вопросом, стоит ли приниматься за очередную писанину или уж лучше сразу подать заявление об уходе. После того как главный вопрос решен, вставляю в каретку лист бумаги и заполняю дурацкие вводные рубрики, которые неспроста ассоциируются у меня с Рубиконом: если преодолеть это препятствие, дальше все пойдет как по маслу. Отчет, как правило, отражает мое душевное состояние на данный момент. Бывало, что весь рапорт укладывался в три строки, а иной раз не встаешь из-за машинки, пока не отбарабанишь этак страниц восемь, — в особенности если накануне вечером переберешь лишнего.

На сей раз не помогает даже благополучная переправа через Рубикон; составление отчета натыкается на препятствия. Одно из них — неутомимый охотник Фабио. Прихлопнув очередную жертву и тщательно размазав ее по стеклу, он переключается на меня:

— Дениза…

Второе препятствие — Дональд. Все шесть пальцев, бойко лупящие по клавишам, вдруг замирают в воздухе, и Дональд, на миг оторвавшись от своего занятия, вторит коллеге:

— Дениза…

— Чего вам?

— Тебя ждет Шеф.

— Ох, нет!..

— Да, да, — решительно подтверждает Фабио, вновь усаживаясь за стол, чтобы продолжить прерванную работу.

Я с надеждой озираюсь по сторонам, однако никто не удостаивает меня взглядом. Ни тебе сочувствия, ни поддержки. Ну и ладно! Я встаю из-за стола и выхожу в коридор. Хорошо хоть тащиться недалеко: первая дверь за углом, и я в приемной у Шефа. Секретарша приветливо улыбается и делает мне знак, что путь свободен.

Шефу лет пятьдесят; некогда блондинистая шевелюра изрядно повылезла, кожа у него жирная и, вероятно, потому не утратила гладкости, морщин почти не заметно. Карие глаза, широкий нос, рот тоже широкий — физиономия Шефа кажется добродушной. Роста он среднего и комплекции — тоже: не толстяк, но и худым не назовешь. В одежде придерживается спортивного стиля и презирает пагубную привычку курить.