Кристина Грэн - Аферистка

Клара питала инстинктивное недоверие к мужчинам с мозолистыми руками и компенсировала чувство вины, которое испытывала из-за этого, особой приветливостью, что приводило к недоразумениям. Мужчины расценивали ее поведение как флирт и действовали соответствующим образом.

Клара смотрела на отношения полов очень прагматично. «Мужчины хотят секса, — говорила она, — а женщины — романтики и надежности. И чтобы совместить несовместимое, они вступают в договоры, которые называются любовью или браком. Но женщины всегда остаются внакладе, потому что игнорируют напечатанное в этих договорах мелким шрифтом». Кларе нравилась ее власть над мужчинами, но не нравились сами мужчины. Все, кроме одного — моего отца. Лет в шестнадцать я поняла, что ради него она, пожалуй, согласилась бы и с теми условиями, которые напечатаны в договоре мелким шрифтом.

Однако сердцеед Вондрашек, обольститель молодых и пожилых дам, не замечал любви Клары. Он обижал ее, заводя все новые и новые романы и пренебрегая ее большим искренним чувством. Клара не уходила от нас только потому, что любила трагические роли. И по-видимому, особенно близка ее сердцу была роль невезучей актрисы и безответно влюбленной женщины.

Губерт Вондрашек, или, вернее, доктор Харальд Вернер, открыл бутылку шампанского, и мы по уже сложившейся традиции выпили за удачу в новом доме. Отец, как всегда, произнес высокопарный тост, выразив надежду, что нас отныне ждут только процветание и успех. Мне и Кларе очень хотелось надеяться на это. Если женщины обладают странной способностью верить, что может произойти невозможное, то мужчины в отличие от них верят, что могут это невозможное совершить. По крайней мере мой отец полагал, что это ему непременно удастся.

Отец был единственным мужчиной, с которым я общалась в течение длительного периода времени. Остальные особи мужского пола — шоферы, садовники, грузчики, водители автобусов, кондукторы, учителя, школьные товарищи — лишь эпизодически врывались в мою жизнь и тут же бесследно исчезали. Порой я влюблялась в одного из них, как обычно влюбляются девочки, однако мое чувство не получало развития, а для потери девственности не возникало подходящих условий. Вечные переезды мешали моей личной жизни и служили настоящим поясом целомудрия. Правда, в Штутгарте одному итальянскому шоферу едва не удалось лишить меня девственности на заднем сиденье «мерседеса».

Однако Энрико забыл поставить машину на ручной тормоз, и когда он начал раздевать меня, «мерседес» потихоньку стал раскачиваться и в конце концов тронулся с места. Шофер совершил акробатический трюк со спущенными штанами, но все же ему не удалось остановить машину вовремя, и она, разогнавшись на крутом спуске, врезалась в дорогой автомобиль, припаркованный у обочины. Раздался треск, и «мерседес» остановился. Пока Энрико изрыгал ругательства на итальянском языке, я спокойно застегнула джинсы и выскользнула из машины, решив, что итальянец разберется без меня с владельцем поврежденного автомобиля.

Это был мой первый опыт элегантного ухода с места событий. И он оказался удачным. Отец уволил Энрико, однако это была не большая потеря для шофера, так как через четыре недели мы снялись с места и переехали из Штутгарта в Инсбрук. Далее наш путь лежал в Зальцбург и Вену. Мы путешествовали по Австрии до тех пор, пока тайный советник доктор Вайссманн — так тогда звали моего отца — не решил, что на севере нам повезет больше. Мы снова начали паковать чемоданы, несмотря на то, что Кларе обещали в Вене роль на сцене одного из театров, а я влюбилась в своего учителя немецкого языка и стала приносить домой хорошие отметки.

Удивленный и обрадованный моими успехами в школе, отец купил мне верховую лошадь, которую, однако, уже через девять недель он вынужден был продать. Отец обещал подарить мне другую, еще более прекрасную, лошадь и не понимал, почему я плачу. Пакуя чемоданы, Клара пела песню о сексуальной зависимости женщины от мужчины. Владелица дома в Шенбрунне, где мы жили, перекрестилась, когда мы съехали.

И вот теперь мы поселились в Гамбурге, и Ватерлоо еще не маячило на горизонте. Отец с сияющей улыбкой победителя подлил нам шампанского в бокалы. Мы стояли на террасе, залитой лучами солнца. На Кларе, которая недавно перекрасила волосы в ярко-рыжий цвет, надето зеленое платье, Вондрашек, как всегда, в одном из своих серых двубортных костюмов, а я в то время постоянно носила джинсы и свитера. Отец считал эту одежду убогой и не одобрял мой выбор. Я же полагала, что отец и Клара одеваются как настоящие филистеры. Хотя, с другой стороны, я понимала, что приличный костюм для Губерта Вондрашека — своеобразная униформа, которую он носил по долгу службы.

Фасад дома на Эльбе был великолепен, но при ближайшем рассмотрении невооруженным глазом замечаешь, что стены и скульптура обветшали и потрескались. Мой отец высоко ценил очарование и блеск старых патрицианских домов с их причудливой архитектурой и богатым декором. Потягивая шампанское, он любовался своим новым домом.

И в этот момент я заявила, что собираюсь бросить школу, так как у меня нет никаких шансов получить аттестат зрелости. Клара искоса посмотрела на грузчиков, которые вносили в дом багаж. Отец залпом осушил бокал и осторожно поставил его на мраморный парапет. Мое нежелание учиться вызывало у него досаду, как все конкретные неприятные проявления жизни, такие, как болезнь или смерть. Мое упрямство разочаровывало его. «Неужели она не знает, что иметь образование выгодно и престижно? — казалось, спрашивал он себя, удивляясь моей глупости. — Неужели ей не хватает ума освоить школьную программу?»

Нет, я вовсе не была дурой, скорее мне мешала учиться лень. И еще враждебная обстановка.

И эту враждебную обстановку создал отец. А теперь он смотрел на меня жалобным и одновременно полным укоризны взглядом, способным размягчить доверчивое сердце. Он не очень любил роль разочарованного обиженного отца, однако играл ее довольно достоверно, и мне даже захотелось поаплодировать ему.

— Знание — сила, — заявила Клара в своей неподражаемой манере.

Она обожала цитаты и трескучие лозунги.

Я попыталась объяснить им, что знания, полученные в дюжине школ, не прибавили мне силы. Я дважды оставалась на второй год и считала, что уже освоила все необходимые для жизни навыки. Я умела читать, писать и считать; знала, как есть омаров и дегустировать красное вино. Я могла отличить иранскую икру от русской, знала, как вести себя за столом, и умела поддержать светскую беседу. В сущности, мне, конечно, не хватало образования, однако в шестнадцать лет я об этом не подозревала.

Отец поинтересовался, не хочу ли я поступить на работу. Вопрос был задан таким тоном, словно речь шла о чем-то неприличном.