Маргарет Этвуд - Телесные повреждения

Они связали пойманных веревками, такими желтыми нейлоновыми, ими лодки привязывают. По три-четыре человека в связке, и швырнули их на корабль, в трюмы, как груз. Женщинам связали руки за спиной, по двое, разрешили стоять на палубе. Когда мы добрались до Сан-Антонио, на пристани уже ждала толпа народу, по радио ни о чем другом не говорили, так что все были в курсе событий, как водится во всем обвинили коммунистов, они стаскивали связанных мужчин с судна, а на улицах стоял ор «На виселицу! Смерть!» Похоже было на соревнования по рестлингу [8] Рестлинг — вид спорта, сродни перетягиванию каната. .

Полицейские доставили нас в главное здание, бросили в подвал на цементный пол, мужчин связали друг с другом в длинную шеренгу, человек пятьдесят-шестьдесят, и начали их избивать дубинками, сапогами, ботинками, чем придется. Женщинам тоже досталось, но их хоть не так зверски мордовали. Во время избиения меня там не было, меня держали в другой комнате и допрашивали о Принце. Его тоже взяли.

Потом их окатили из ведер холодной водой и заперли. Промокших, продрогших, голодных, в сортир не выйдешь, а потом привезли сюда. Им даже не предъявили никаких обвинений, потому что тюремщики не могли выдумать ни одного подходящего. Министр юстиции выступил по радио и сказал, что «слухи об избиении сильно преувеличены», а синяки и раны люди получили при попытках к бегству, когда валили друг друга с ног. Они объявили чрезвычайное положение, то есть положение, при котором возможны любые беззакония, произвол и вседозволенность. Вас могут лишить всего: денег, машины, жизни — к тому же еще введен комендантский час. И никто не знает, сколько это будет продолжаться.

Они сказали, что Минога убит мятежниками, которых возглавил Принц. Народ верит официальным сообщениям, а правду рассказать некому. Они поверят Эллису потому, что им проще верить именно ему.

Эллису все это, конечно, на руку: он получил великолепный повод расправиться с неугодными, и с теми — на всякий случай — кто за столько лет и слова против него не сказал. Представляешь, какую иностранную помощь он теперь получит? Он и после урагана поживился неплохо, но это кое-что посущественней.

Нам еще повезло. В других камерах набито по семь-восемь человек. Некоторые вообще понятия не имеют, почему здесь оказались — полицейские свалились, как гром среди ясного неба, ворвались в дома, схватили их. Они не знают, что происходит, даже не догадываются, что просто попали под горячую руку, встали поперек дороги».

Комната, в которую их поместили, примерно пять на семь футов, с высокими потолками. Стены сырые и холодные, склизкие, как будто покрыты плесенью. Рубашка отсырела и противно липнет к спине Ренни. Впервые за время пребывания здесь Ренни чувствует холод.

Пол каменный и тоже сырой, но им удается найти крохотный сухой уголок. У дальней стены зарешеченная железная дверь, она открывается в залитый светом коридор, свет льется на них через прутья решетки. Кто-то написал на стене «Долой Вавилон! Возлюби ближнего!» На другой стене, напротив двери, чуть повыше маленькое окошечко, на нем решетка. В него светит луна. В камере нет ничего, кроме красного пластикового ведра, пустого. Его назначение не вызывает сомнений, но ни одна из узниц еще не решилась воспользоваться им.

— Как ты думаешь, они долго нас тут продержат? — робко спрашивает Ренни.

Лора смеется.

— Ты куда-нибудь спешишь? Если так, то лучше им об этом не говорить. Важно не сколько тебя продержат, а что с тобой сделают.

Лора жадно затягивается сигаретой, и выпускает дым.

— Вот тебе и тропический рай.

Странно, что Лоре оставили ее сигареты и даже спички. Хотя поджигать здесь нечего, сплошной камень кругом.

Жалко, что у них нет с собой ни карт, ни хоть какого-нибудь чтива. Здесь вполне достаточно света, чтобы можно было читать. Ренни бьет в нос табачный дым, к нему подмешивается еще какой-то слабый неприятный запах, смесь дезодоранта с потом. У Ренни начинает ломить виски. Она отдала бы все, чтобы оказаться в своей квартире в Торонто. Она так стосковалась по ночному бдению перед телевизором, по программам для полуночников. Хватит с нее мрачной реальности. Ей бы сейчас кукурузных хлопьев.

— Который час? — спрашивает Лора.

— Они забрали мои часы. Около одиннадцати, наверное.

— Всего-то?

— Надо попытаться поспать, — предлагает Ренни, — хорошо бы они выключили свет.

— Ладно. Ты устала?

— Нет.

Они выскребают днище котелка, соскабливая подонки. Для Ренни отсутствует некий высший смысл: подонки — они и в Африке подонки, а Лора воспринимает это как пародию на свою жизнь.

— История моей жизни, — с мрачной иронией говорит она. — Можешь написать об этом книгу.

Им приходится непрерывно занимать себя разговорами, нести все, что придет в голову — это единственный способ не поддаваться панике.

Лора достает сигареты, закуривает, выпускает из носа струю дыма.

— Хочешь? У меня еще парочка осталась. Ах да, я забыла, ты же не куришь.

Она умолкает, ожидая ответа. Лора и так говорит не переставая. Ренни довольно трудно вспомнить что-нибудь из своей жизни, что могло бы заинтересовать Лору. Ее жизнь кажется ей похожей на книжку, которую ей в свое время давала почитать Иокаста, ультрамодную, в стиле новой волны, под названием «Смерть от стиральной машины», хотя никаких стиральных машин там и в помине не было. Главный герой срывается с крутого обрыва на шестьдесят третьей странице, и больше ничего не происходит.

Ренни рассказывает Лоре о человеке с веревкой. Она подозревает, что у той в запасе есть истории и покруче, по меньшей мере, что-нибудь вроде убийств при помощи складного топора.

— Мрак, этих подонков даже сажать бессмысленно, проще привязать цемент к ногам — и в воду. А то лет через двадцать их выпустят и они возьмутся за старое. Один маньяк хотел привязать меня к ножке кровати. «Не выйдет — предупредила я его. — Для начала обуй козу в галоши. А там посмотрим.» — Думаешь подействовало?

— Вряд ли.

— Уж насиловали бы по-простому, не изголяясь. Все не так страшно. Я бы предпочла старый дедовский метод.

Ренни чувствует, что между ними возникает некая напряженность. Вдруг она понимает, что Лора рассказывает историю, приключившуюся с ней на самом деле.

— Боже, как же ты выпуталась?

— А что я могла сделать? У него был нож. Мне еще повезло, что он не стал размахивать им направо-налево. Я готова была себя убить, что не удосужилась заменить защелку на окне.

Ренни видит, что Лоре доставляет удовольствие шокировать собеседника. Она с наслаждением наблюдает за реакцией Ренни. Она будто выставляет напоказ нечто среднее между шедевром и уродством, с каким-то налетом куража, как если бы демонстрировала след от ранения, или дуэльные шрамы. В ней чувствовалась гордость уцелевшего.