Энн Стюарт - Холодный как лед

Нет, Питер обратился к все еще здравствующим людям, которые присмотрят за Дженни и не позволят никому до нее добраться. А он сдержал обещание перед Мадам Ламберт и держался от Гарри Ван Дорна так далеко, насколько возможно.

По крайней мере, Ван Дорн уверен, что Питер мертв. Имей Гарри хоть малейшее понятие, что Йенсена на яхте перед взрывом не было, богач рыл бы носом землю, чтобы отыскать бывшего помощника. Ван Дорн – безжалостный враг. Питер чересчур хорошо знал, на что тот способен в ярости. За такое предательство Гарри бы затребовал особой мести.

Впрочем, придется смотреть в оба: только благодаря сообразительности Такаши Женевьева уцелела. Питер читал донесения, что порой Гарри творил с женщинами, и агента выворачивало, несмотря на железный желудок.

Но они сумели спасти ее, и теперь только через его труп доберется до Женевьевы Ван Дорн, как бы сентиментально и глупо сие ни звучало. Неважно, что судьба мира в его руках – Питер не собирается допустить, чтобы Женевьеве Спенсер причинили боль.

И у него абсолютно нет никакого стремления выяснить, почему ему именно так приспичило. Он не должен ни перед кем отчитываться, включая самого себя. Просто так карты легли.

Во сне Женевьева издавала звуки, похожие на беспокойный тихий плач, словно потерявшийся котенок, и постоянно ворочалась с боку на бок, однако Питер сказал бы, что она далеко не проснулась. Чему тут удивляться? То, чему она была свидетелем, да еще и наркотики ей качали под завязку – будет чудо, если в течение нескольких месяцев Женевьева восстановит свой сон.

Питер сел, свесив ноги с кровати, и пригляделся к ней. Он размышлял, стоит ли разбудить ее от кошмара. Тогда она снова начнет на него тявкать, он сморозит что–нибудь, чего не хотел говорить, с чем увязнет еще глубже, чем уже есть. И не отважился.

Питер оглядел ее. Она плакала. Он никогда не видел, чтобы кто–то плакал во сне. Его совершенно заворожило это зрелище.

Несмотря на все дерьмо, которое Питер обрушивал на нее, он видел Женевьеву плачущей лишь однажды – в бассейне, прямо перед тем, как снова поимел ее. Секс остановил слезы, но на памяти Йенсена за долгие годы это было самое опасное, что он сотворил. Потому что почти спустил себя со спускового крючка.

Стоит лечь и перестать обращать внимания на женщину рядом, на этот рвущий душу плач, на ее метания по кровати. Женевьеве просто снится страшный сон, это пройдет. Да ради Бога, никто еще не умирал от ночных кошмаров.

Но Питер знал, что не собирается следовать собственным советам. Пусть уж лучше она его стукнет, если он разбудит ее. Ежели нет, то будь что будет, он справится с тем, что последует. Поэтому встал с кровати, присел рядом с Женевьевой и заключил ее трясущееся тело в объятия.

Питер надеялся, что Женевьева тут же проснется и скажет ему, чтобы убирался с ее кровати, и он с облегчением удалится. Однако вместо того она потянулась к нему, холодными руками к его разгоряченной коже, приникла, вцепилась намертво, уткнувшись мокрым лицом ему в плечо, все еще плача.

Пришлось держать. А чего он еще ожидал? – издевательски посмеялся над собой Питер. И заключил ее в объятия, укрыв своим большим телом. Слава богу, она нацепила всю купленную им одежду до последней нитки, потому что даже в одетом виде прижимать Дженни к своему голому телу было мучительно, с его–то, Питера, способностью тут же возбуждаться. Что с ним, черт возьми, не так? Можно подумать, у него не было любовницы года три. Женевьева – одна из сотен, очередной случайный перепихон, ничего особенного. И она – всё.

Питер попытался отстраниться, но она накрепко прилипла, так и всхлипывая во сне. Поскольку на самом деле он не хотел ее отпускать, то остался на месте, нежно стирая слезы с лица Дженни, пока она спала. Вот же идиот: он не прогонит ее кошмары, он же служит их причиной. Если она откроет глаза и увидит его, то начнет вопить. Вот что ему нужно сделать: разбудить ее пока не поздно, пока он не увяз еще глубже.

Разбудить женщину куда легче, чем ее вырубить, и Питер применил тот же трюк, только нажал на другую точку, и секунду спустя она открыла заплаканные глаза и вытаращилась на него.

Нет, Женевьева не завопила, даже не заговорила, и это молчание раздражало больше, чем любой протест, пока она молча смотрела на Питера в темной комнате, так близко смотрела. И наконец промолвила:

– Ничего особенного?

– Совсем ничего, – откликнулся Питер и поцеловал ее. Он всегда знал, что этим кончится. Она перевернулась на спину, увлекая его за собой, и поцеловала в ответ, обхватив руками за шею. Щедро, нежно, крепко прижимаясь губами, и Питер понял, что обречен.

Да и неважно. Она не вымолвила ни слова, когда он раздевал ее: он все время занимал ее рот и даже когда прерывал поцелуи, оба молчали. Все происходило в темноте, словно в каком–то сне, словно и не они вовсе это делают, но если заговорят – все вдруг станет реальным, а цена, которую им придется заплатить, – чудовищной.

Женевьева не сопротивлялась, когда Питер стянул с нее последнюю тряпочку: простые белые трусики, насчет которых он по глупости решил, что ничего нет в них возбуждающего. Стащил вниз по бесконечным ногам. Он помнил все, что узнал о ней, включая историю сексуальных отношений и вещи, которые она не любит. И знал, что сейчас Дженни как раз собирается заняться одной из таких вещей, и ему это было по душе. Она собиралась быть сверху, собиралась брать его в рот, собиралась сказать, что любит. И Питер не представлял, что из этого будет стоить ей больше.

Ее прохладная кожа, на ощупь словно шелк, к его жаркой плоти. Он целовал жилку на шее, языком ощущая ее пульс. И знал, что его пульс мчится как табун лошадей. И плевать. Полная тугая грудь, под пальцами твердые соски. И Женевьева выгибает спину, когда Питер касается их. А когда трогает губами и глубоко втягивает в рот, и сосет, стон жажды из глубины ее горла переходит в крик.

И ясно, что так можно довести ее до высшей точки. Можно довести до вершины любым способом, каким Питер только пожелает: Дженни дрожит от жажды и готова пасть. Однако чем дольше он ждет, тем мощнее грядет для нее этот взрыв, и потому Питер неохотно отнимает рот, нежно дуя на влажный пик груди.

Женевьева ахает, и когда Питер пытается отодвинуться, она охватывает его лицо ладонями и притягивает обратно к груди, настойчиво и молча, слегка вздрагивая, когда он снова принимается ласкать губами ее грудь. Руки Дженни скользят по его плечам, глубоко впиваясь пальцами.

Он мог бы несколько часов оставаться так, исследуя языком вкус и форму ее сосков. И в краткий миг затмения Питер подумал, не ограничиться ли ему лишь этим? Довести Дженни до оргазма, не проникая, не касаясь. Только рот на груди и все. Отстраниться, доказать себе, что в силах, что она – не так уж и важна, что он – несокрушим. И снова бы уберегся, остался в том нетронутом виде, что главнее всего. Уберегся бы не от ножей и пистолетов, не от изменчивости жестокой жизни. А от удушающих щупальцев, что обвили его и не отпускают, женских пут, пуповины, связавшей его с этой женщиной и не дающей вырваться.