Виктор Форбэн - Тайна Жизни

Внезапно поднялся ветер, сметая с террасы теплое дыхание земли и раскачивая керосиновые фонари, которые Огюст повесил возле террасы над столиком.

— Вы сейчас отведаете замечательное блюдо, специальность м-м Маренго, — сказал Зоммервиль: — суп из черепахи нашего собственного улова, — но вы о чем-то замечтались, мадемуазель Ромэн, о чем-то загрустили?

Она выпрямилась и запротестовала, улыбаясь:

— Загрустила, я? Задумалась? Нет, мне кажется, я никогда не была так счастлива. Мне кажется, что этот благоухающий бриз проникает меня всю. Как хороша и заманчива жизнь под этим прекрасным небом!

Зоммервиль поискал глазами ее глаза и взволнованно сказал:

— Хороша и заманчива!.. Да, она может сделаться такой!

— Что касается благоухающего бриза, — воскликнул Жюльен, развернувший салфетку: — то я смею заявить, что тот, который исходит из этой миски, производит на мои слизистые оболочки изысканнейшее и невыразимое впечатление. Черепаший суп «а ля Льедрадез», вот для чего стоит жить!

— Он неоценим, — рассмеялся ученый.

Внезапный порыв холодного ветра, обыкновенно дующий в тропиках перед рассветом, разбудил Алинь. Подняться и закрыть ставни? Она зябко свернулась под своим одеялом, уверенная в том, что еще не выспалась. Тщетная попытка! Сквозь закрытые веки она, казалось, увидела вчерашнюю сцену за ужином. Шарль Зоммервиль и Жюльен Мутэ спорили об атомах, молекулах и бактериях, выкуривая огромные гаванны, между тем, как она, несмотря на страстный интерес, который эта тема представляла для нее, уступала усталости и дремоте.

— Позор! — вздохнула она: — они, должно быть, сочли меня совершенно индифферентной.

Неужели она так и заснула, положив локти на стол, как ребенок? Нет, это невозможно. Теперь она вспоминает, как мадам Маренго проводила ее в комнату и в памяти встали отеческие добрые слова ученого:

— Ничего нет удивительного, мадемуазель, вам необходим отдых после такого долгого путешествия.

Она улыбнулась и открыла глаза. Розовые лучи прорезали полумрак комнаты. Массивные балки потолка медленно выступили из тьмы и внезапно, без всякого перехода золотые стрелы посыпались сквозь жалюзи и вся обширная комната залилась светом.

— Нужно непременно посмотреть восход, — воскликнула она, вскакивая с постели.

Она накинула пеньюар и приоткрыла окно. Но заря под тропиками мимолетна и солнце уже стояло над горизонтом поверх неподвижного моря, задрапированного тонким покровом тумана Ослепленная лучами, она вернулась в комнату, приняла свой обычный душ и занялась чемоданами, содержимое которых аккуратно разложила по ящикам шкафов. Часы показывали семь. Она еще раз оглянулась, убедилась в том, что вещи не разбросаны по комнате и, пройдя через корридор, вышла на террасу.

Огюст накрывал стол, за которым сидел Гилермо Мюир и издали поклонился молодой девушке кивком своей кудрявой головы, причем черты его лица сократились в ужасные судороги, когда он захотел произнести приветствие на своем креольском наречии.

Он оскалил ослепительно-белые зубы, и она улыбнулась в ответ, гордясь тем, что сумела уловить несколько слов.

— Здравствуй, Огюст. Да, я люблю рано вставать.

Гилермо Мюир, допивая черный кофе, вытер уголком скатерти густую рыжую бороду, церемонно поднялся, согнул массивный корпус на маленьких ножках в поклоне, достойном придворного и с видом превосходства перевел сказанное креолом.

— Он говорит, мадемуазель, что эта терраса самое прохладное место на острове, особенно по утрам.

— Как хорошо говорить на нескольких языках, — поблагодарила она шутливо.

Проведя с ним накануне несколько часов, Алинь уже знала все главные этапы его жизни. Мюир был по национальности венецуэлец, по происхождению шотландец и превратная фортуна осыпала его попеременно ласками и ударами. Сегодня командир судна или генерал; завтра матрос или грузчик в каком-нибудь Антильском порту; но всегда торжественный — как в нужде, так и в пышности.

Маленький рыжий человек отвечал на все вопросы молодой девушки очень предупредительно и вежливо. Нет, на Пьедраде, на всех ее шестидесяти гектарах леса и скал, нет ни одного источника; только дождь, выпадающий часто в виде ливня в продолжение нескольких недель подряд, наполняет водой ямы. Он хотел ей показать огромную цистерну, сделанную позади северной башни флибустьерами и снабжающую водой все плоскогорье, благодаря высеченным в скалах каналам.

— Это башня Синей Бороды, — сказал он: — другая называется Черной Бороды. Я читал в каких-то старых рассказах, что эти названия остались от двух знаменитых французских флибустьеров. В прошлые времена здесь много погибло людей.

Он заговорил о подземельях, темницах, о скелетах и готов уже был развернуть целую цепь мрачных анекдотов. Она прервала его вопросом о лесе, вершины которого были уже ярко освещены солнцем. В этих лесах, должны быть, чудесные цветы, красивые птицы и всевозможные звери.

Но естественная история мало интересовала бывшего генерала, который, однако, запомнил несколько видов грызунов, обезьян капуцинов, попугаев, мелких птиц, ужей, величиной с руку, змей, огромных ящериц, длиной в два метра.

Она снова прервала его, заинтересовавшись столбиком синеватого дыма, который поднимался вдали над деревьями.

— Там какой-нибудь дом? Или деревня? Я думала, что этот остров необитаем?

— Там живет один старый негр в обществе своих животных. Ему почти сто лет. Зовут его Жозе-Мария. Это все, что можно понять из его жаргона, потому что он сам почти превратился в животное.

— Как интересно! Человек, который провел все свое существование среди природы!.. Его дом далеко отсюда?

— Его дом — несколько шестов с крышей из листьев. Там он принимает своих друзей — обезьян и других животных. Тип, я вам скажу.

Задумавшись и следя глазами за синим дымком, стелившимся по листве, она прошептала:

— Первобытный человек... Так жили наши предки, накануне перехода из животного состояния в человеческое.

— Не будете ли добры повторить, — начал венецуэлец в досаде, что ничего не понял.

Веселый голос прервал его:

— Уже на ногах, мадемуазель! Но ведь это не благоразумно, всего только семь часов утра! Надеюсь, вы хорошо выспались?

Шарль Зоммервиль на минутку задержал протянутую девушкой руку.

— Вы не жалеете об автобусах бульвара Распайль и грохоте Норд-Зюда? Правда?

Она, сияя, воскликнула:

— О, как все это далеко! Мне кажется, я живу здесь давно, давно. Странная иллюзия. Я, вероятно, сейчас нахожусь в состоянии гипноза, потому что все вещи — эти башни, дом, — все это кажется мне знакомым. Я узнаю все, за исключением самой себя. Неужели я вдруг сделалась фантазеркой?