Валентина Мельникова - Камень любви

— Лишь бы град не принесла, — озабоченно молвил Тришка и, скомкав суконную шапку, вытер ею обильный пот, стекавший по щекам. — А то жито поспело, побьет ведь. Останемся в зиму без хлебушка…

А внизу, на острожной площади, царили другие заботы. Айдына и ее люди въехали в открытые ворота, и толпа возле приказной избы взволнованно загудела. Мирон выхватил взглядом Олену с дитем на руках, Фролку-распопа. Они теснились позади всех, но тянули шеи, чтобы разглядеть происходившее на площади, где уже спешились всадники. Айдына передала ребенка Ончас, и тотчас Адай улегся у ног старухи, словно показал всем, что она и малыш под надежной защитой.

Бауэр протянул руку Айдыне, приглашая подняться на крыльцо, но Мирон сбежал навстречу. Остановился напротив, обвел жадным взглядом ее лицо, забыв на мгновение, зачем она здесь, но вовремя одумался, не обнял за плечи, не прижал к груди.

— Здравствуй, — сказал тихо. — Не чаял уже встретиться. Что привело тебя в острог, Айдына?

Глаза ее блеснули, на щеках выступили красные пятна, видно, спокойствие давалось нелегко, но голос звучал ровно, а на лице — ни тени испуга или замешательства.

— Джунгары дважды нападали на наш улус, Мирон. Оба раза мы выстояли, но потеряли лучших воинов. Мой народ не отступит и не покинет родную землю, а воины будут драться с джунгарами, пока не прольется последняя капля кыргызской крови. Но тогда народ Чаадара исчезнет с лица земли. Я знаю, орысы пришли сюда навечно. У вас есть огненный бой, у вас есть сила. Вы не страшитесь мунгалов и ойратов. Поэтому только орысы смогут защитить мой народ от истребления.

Перевела дыхание и заговорила опять, но не было в тех словах ни подобострастия, ни заискивания слабого перед сильным. Смотрела она жестко, а голос звучал решительно:

— Старейшины Чаадара, его лучшие люди — чайзаны, много дней думали, как поступить, но нашли мудрое решение: бить челом Белому Царю, чтоб служить под его высокой рукой своими головами. Защити, воевода, женщин и детей, стариков защити огненным боем. У нас мало воинов, но каждый стоит десяти, и каждый будет преданно служить Белому Царю. Рубиться они горазды, и стрелы далеко пускают, и смерти не страшатся, и спины не покажут нашим общим врагам. Я знаю, ты — хороший воин, Мирон. Ты помог нам победить всесильного Равдана. Помоги и сейчас. Мне тяжело просить об этом, но иначе Чаадару не выстоять.

Мирон пристально посмотрел ей в глаза. Айдына взор не потупила, не отвела. И тогда он произнес твердо и громко, как и подобало воеводе в таких случаях. Чтобы все слышали и знали, какое решение он принял. Очень важное решение:

— Белый Царь благосклонно относится к тем, кто просит его покровительства и защиты. Я здесь его именем — Петра Алексеевича, государя всея Руси, и его властью говорю. Ежели от своих клятв не откажешься, будет вам подмога от русских ратных людей. Станете вместе охранять рубежи российские, а придется с врагом биться, так и в том ущерба иметь не станете. Положу всем за службу государево жалованье. А нет, так клятву можешь дать, что ясак будешь платить от кыштымов своих, раз в год по два соболя с каждого лука. От нас же будет вам против джунгара защита.

Айдына приняла от Бауэра кубок с вином, на дне которого лежала золотая монета, отпила из него и передала Мирону. Не спуская глаз с княжны, он допил вино, а затем протянул ей с ножа ломоть еще теплого хлеба. Айдына и хлеб отведала, а затем приложила ладонь к груди, обвела взглядом всех и сказала негромко, но решительно:

— Я — Айдына, шертую [49] Шертовать ( тюркск .) — давать клятву, присягать. по своей вере и за весь род Чаадара великому Белому Царю. И потому быть мне и всему моему роду под его государевой высокой рукой в вечном ясачном холопстве без измены. И служить мне государю своему царю во всем по правде без лукавства и хитрости. И стоять за государя своего со всем народом Чаадара там, где государем велено будет на службе стоять, не щадя головы своей и до смерти. В бою не изменять, ни к какому дурному и воровскому злому умыслу не приставать и ясак ежегодно давать от кыштымов, что в прежних годах великим государям ясаку не плачивали. На том на всем государю Белому Царю шертую. Что в сей книги писано, по тому мне так и поступать.

И приложила родовую тамгу к шертовальной записи.

— С Богом! — сказал князь и перекрестился, а затем поднес Айдыне саблю для борьбы с врагами и нагайку для наказания непокорных — то, что подтверждало согласие обеих сторон жить в мире и служить одному Отечеству. А следом вручил знамя, на котором были вышиты солнце и слова: «Никому не уступает» — напоминание мунгалам и джунгарам, что за чаадарским народом теперь стоит сила Российского государства.

— Мой народ верит тебе, Мирон, — сказала Айдына, принимая знамя.

Перевела дыхание и уже тише добавила:

— Я тоже верю, и наш сын верит…

— Чей сын? — оторопел Мирон. — Что ты сказала? Повтори!

— Твой сын, и мой, — Айдына прищурилась. — Ты должен знать о нем.

— Мой сын? — Мирон оглянулся, обвел всех взглядом, словно искал подтверждения, что не ослышался, затем перевел его на Айдыну. — Я думал, ты нашла себе мужа…

— Это твой сын! — произнесла она чуть громче. — Мирген вырастет настоящим воином и будет управлять Чаадарским улусом, поэтому я не отдам его тебе, Мирон. Он сердцем и телом кыргыз, и только глаза у него твои, синие…

— Айдына! — Мирон шагнул к ней и, не обращая внимания на любопытные взгляды, взял за руки. — Это наш сын, Айдына, и мы будем растить его вместе. Хочу, чтобы ты стала мне доброй женой. Я ведь все время думал о тебе, тосковал…

Мирон что-то еще говорил — сбивчиво, взволнованно, забыв о том, что они не одни.

Айдына молчала, лишь улыбалась, а затем осторожно освободила ладони и отступила на шаг назад.

— Ты еще не взял сына на руки, а уже хочешь назвать меня женой. — И кивнула Ончас: — Подойди!

Та засеменила к ним, путаясь в подоле халата. Малыш на ее руках подпрыгивал от нетерпения, тянулся ручками к матери. Айдына приняла его и грустно улыбнулась Мирону.

— Я никогда не буду твоей женой, Мирон! Ты живешь по законам орысов, я — по законам Чаадара. Я поклоняюсь своим богам, ты — своим! Я шертовала Белому Царю, но не тебе, Мирон.

— Ты не можешь лишить меня сына!

Мирон заступил ей дорогу, протянул руки к малышу. И тот безбоязненно перекочевал к нему. Прижался черной кудрявой головкой к камзолу, потянул блестящую пуговицу в рот. Странные чувства овладели князем — волнение и теплота, нежность к этому крошечному, уже родному человечку. Он прижал мальчика к груди, не понимая, как такое могло случиться, почему ничего не знал, почему сердце не подсказало, что у него подрастает сынишка? И как посмел, даже в мыслях, уступить Айдыну Киркею? Но произнести вслух все, о чем думалось, все-таки не отважился. Правда, и сдаваться по такому случаю не собирался.